Джек Хиггинс - Орел приземлился

— Сержант охраны!

Из сторожки вышел сержант Томас и подошел к воротам. Штайнер сидел неузнаваемый в шлеме и очках.

— В чем дело? — строго спросил Томас.

Штайнер открыл сумку, вытащил письмо и показал его:

— Депеша полковнику Конкорану из Норвича.

Томас кивнул, и рейнджер отпер ворота.

— Прямо, к парадному входу. Один из часовых вас проводит.

Штайнер поехал по аллее, но от парадного входа свернул на дорогу, которая привела его к стоянке машин за домом. Он остановился около грузовика, выключил мотор, поставил мотоцикл и пошел по дорожке, ведущей в сад. Пройдя несколько шагов, он очутился в кустах рододендрона. Там Штайнер снял каску, плащ и перчатки, вытащил пилотку из кармана летной блузы и надел ее. Поправил на шее «Рыцарский крест» и подошел к дому, держа маузер наготове.

Перед террасой он остановился, чтобы понять, где он находится. Затемнение было не очень плотным, и в нескольких окнах сквозь щели просачивался свет. Штайнер сделал шаг вперед я услышал, как кто-то спросил:

— Это вы, Бликер?

В ответ Штайнер что-то пробурчал. Расплывчатая тень двинулась вперед. Маузер в правой руке Штайнера кашлянул, раздался испуганный вскрик, и рейнджер упал. В это же мгновение кто-то отдернул штору, и на террасу упал свет.

Когда Штайнер поднял голову, он увидел премьер-министра, который стоял у балюстрады и курил сигару.

Из комнаты премьер-министра вышел Конкоран. Кейн ждал его.

— Как он? — спросил Кейн.

— Прекрасно. Только что вышел на террасу выкурить последнюю сигару перед сном.

Они вышли в холл.

— Он, возможно, не очень хорошо бы спал, если бы узнал новость, так что я придержу ее до утра, — сказал Кейн. — Машину из болота вытащили, но Штайнера в ней не оказалось.

Конкоран спросил:

— Вы предполагаете, что он ушел? Откуда вы знаете, что он не в болоте? Его ведь могло выбросить или что-то в этом роде!

— Возможно, — сказал Кейн, — но тем не менее я удваиваю охрану.

Открылась входная дверь, и вошел сержант Томас:

— Вы вызывали меня, майор?

— Да, — ответил Кейн. — Когда машину вытащили, Штайнера в ней не было. Не будем рисковать и удвоим караул. У ворот ничего не произошло?

— Ничего с тех пор, как ушла спасательная машина. Прибыл военный полицейский из Норвича с донесением вам, полковнику Конкорану.

Конкоран нахмурился и уставился на него:

— Впервые слышу. Когда это было?

— Минут десять назад, сэр.

— О господи! — воскликнул Кейн. — Он здесь! Ублюдок здесь!

Он повернулся, выхватил из кобуры кольт и побежал в библиотеку.

Штайнер медленно поднимался по ступеням террасы. В воздухе пахло хорошей гаванской сигарой. Когда Штайнер поставил ногу на последнюю ступеньку, заскрипел гравий. Премьер-министр резко обернулся и посмотрел на Штайнера.

Он вынул изо рта сигару, и на его бесстрастном лице не отразилось никаких чувств. Премьер-министр спросил:

— Полагаю, полковник воздушных охотников Курт Штайнер?

— Мистер Черчилль, — медленно произнес Штайнер. — Я сожалею, но обязан выполнить свой долг, сэр.

— Так чего же вы ждете? — спокойно спросил премьер-министр.

Штайнер поднял маузер, шторы на стеклянной двери дернулись, и на террасу выскочил Кейн, яростно стреляя на ходу. Первая пуля попала Штайнеру в правое плечо, развернув его, вторая попала в сердце, мгновенно убив, и перекинула через балюстраду.

В следующее мгновение на террасе появился Конкоран с револьвером в руке, а в темном саду спешно собирались рейнджеры и выстраивались полукругом. Штайнер лежал, освещенный светом, падавшим из открытого окна. На его шее виднелся «Рыцарский крест», в руке все еще был крепко зажат маузер.

— Странно, — сказал премьер-министр, — он колебался, держа палец на спусковом крючке. Интересно, почему?

— Возможно, сэр, в нем заговорила американская кровь, — ответил Гарри Кейн.

Последнее слово осталось за премьер-министром:

— Что ни говори, он был прекрасным солдатом и храбрым человеком. Позаботьтесь о нем, майор.

Он повернулся и вошел в дом.

Прошел почти год с того дня, как я сделал свое поразительное открытие на кладбище церкви Святой Марии и Всех Святых. И вот я вернулся в Стадли Констабл, на этот раз по приглашению отца Филиппа Верекера. Принял меня молодой священник, говоривший с ирландским акцентом.

Верекер сидел в кресле в своем кабинете перед ярким огнем. Колени его были обернуты пледом. По всему было видно — умирающий человек. Кожа на лице натянулась так, что выступили кости, глаза были полны боли.