Стивен Фрей - Афера

— Он нас до ниточки разденет, Грэнвилл. — Девон Чеймберс покачал головой. — Налог на доходы людей вроде нас и так уже поднят до восьмидесяти процентов, на имущество стоимостью более шестисот тысяч долларов — до семидесяти; но мало того, мои источники в администрации сообщают, что он поговаривает, пока в частном порядке, уже не о семидесяти, а о девяноста, и притом потолок понизится с шестисот тысяч до трехсот. И знаете, что самое плохое? С той поддержкой, которую ему принесли популистские меры, он вполне способен протащить такой законопроект. — Чеймберс помолчал. — И это будет концом капитализма, как мы его понимаем. Такой налог на имущество в течение жизни двух поколений отбросит всех нас на исходные позиции. Он убивает всякую инициативу. Это конец высшего класса.

Уинтроп медленно кивнул и грозно улыбнулся.

— Резерфорд предлагает тактику выжженной земли.

Чеймберс вздрогнул, скрестил руки на груди и вновь покачал головой. Он прекрасно понимал, что имеет в виду Уинтроп.

— Я уже говорил вам, что напрасно мы включили Резерфорда в «Семерку». — Из-за хронической болезни горла Чеймберс изъяснялся почти шепотом. — Он из тех вояк, что считают, будто любая проблема может быть решена с помощью силы.

Грэнвилл Уинтроп отхлебнул виски и поставил бокал на крышку стола из красного дерева, перед которым сидел в низком кресле.

— Следует ли мне напоминать вам о том, что вы поклялись никогда не выступать против членов общества?

На узком лице Чеймберса застыло выражение превосходства. Уж кто-кто, а он знает, что такое уважение к традиции. Чеймберс покачал головой и закашлялся глухим кашлем астматика.

— Нет, мне этого напоминать не надо.

Уинтроп обежал взглядом небольшую уютную гостиную Гарвардского клуба. В этом симпатичном местечке можно поговорить наедине, вдали от шума и суеты Уолл-стрит. Стены — темно-красные, со светлыми, напоминающими плесень вкраплениями. Повсюду развешаны эстампы со сценами охоты на лис: отличные изображения лошадей, всадников и гончих, преследующих жертву. В жизни лисой быть неприятно. Но если нет лис, то нет и лошадей с гончими, да и всадников тоже, — и нет охоты. А без охоты жизнь невыразимо скучна, подумал Уинтроп.

Он глубоко вздохнул. В комнате слегка пахло дымком — догорали дрова в камине. Оранжевые языки пламени лениво лизали почерневшую решетку. На улице было серо и холодно. Здесь тепло и уютно. Уинтроп вдруг вспомнил о бездомном, о которого он едва не споткнулся, направляясь в клуб с Парк-авеню по Сорок четвертой улице. Беднягу ждет холодная ночь. Впрочем, поднимая бокал, Уинтроп уже забыл об этом человеке.

— Резерфорд сказал, что мы и вас можем убрать, если не справитесь с тем, что вам поручено. — От Уинтропа не укрылось выражение превосходства на лице Чеймберса.

Чеймберс метнул на Уинтропа быстрый взгляд. Карие глазки его беспокойно забегали. Выражение превосходства исчезло.

— Да не беспокойтесь вы так, Девон, не до конца. — Уинтроп посмотрел на собеседника и поставил бокал на место.

Чеймберс с облегчением откинулся на спинку кресла. В какой-то момент ему показалось, что Уинтроп не шутит. Маленький и худой, как щепка, Чеймберс был трусоват. Все, что за ним стояло, — положение в корпорации. Кожа у него была бледная, почти без пятен, волосы, вернее, то, что от них осталось, черные, как смоль. Зачесанные на одну сторону, они резко контрастировали с белым, как мел, лбом.

Как мог такой человек, совершенно заурядный, возглавить правление у Дюпона? — бегло подумал Уинтроп. Впрочем, ответ известен. Чеймберс знает все и вся в химической промышленности. И еще — он политик. Что тоже понятно. В детстве этого заморыша пинали все, кому не лень, и ему приходилось усиленно работать мозгами.

— Хотелось бы, чтобы вы выказывали Биллу большее уважение, Девон, особенно в моем присутствии. Я чрезвычайно высоко ценю все, чего ему удалось добиться, и, между прочим, нахожу, что физическое устрашение играет немалую роль в жизни. Что же касается нашего общего проекта, то на его долю досталась едва ли не самая трудная часть. Не стоит забывать об этом.

Чеймберс, уловив в тоне собеседника металлические нотки, коротко кивнул. Он совершил крупную ошибку и больше ее не повторит, как бы ни презирал Резерфорда. Уинтропа лучше не раздражать.

Грэнвилл глухо заворчал. Пусть Чеймберс — большой человек в мире промышленности; зато он, Уинтроп, — большой человек в мире банковских инвестиций. А в его глазах инвестиции гораздо важнее любой отрасли промышленности, какие только существуют на земле.