Эл Ригби - Завтра нас похоронят

«У меня уже есть другой дом. Прости» .

Бывший министр Свайтенбах смотрел через стекло на свою жену. Она лежала неподвижно, но была в сознании. Пока что его не пускали к ней — из страха, что он принесёт в закрытый изоляционный бокс хотя бы одну бактерию с улицы. Сейчас даже этого будет достаточно, чтобы Долли заболела.

Поэтому он просто приложил ладонь к стеклу, думая о странной девочке, отдавшей свою кровь. И увидел, как жена тоже чуть приподняла кисть ему навстречу.

Снег падал колючими хлопьями, подолгу кружась в воздухе прежде, чем опуститься на светлые волосы Чарльза Леонгарда. Он стоял у стены, прикрыв глаза и не чувствуя ничего, кроме бесконечной усталости. Потом взгляд скользнул по стене напротив. Люди, стоявшие там, курили и ждали приказа. Четыре человека. Четыре винтовки были прислонены к стене.

Леонгард не слышал, о чём они говорят. Он лишь видел вырывающиеся из ртов солдат облачка пара. Он поднял голову и устремил взгляд в бесцветное небо. С усилием выдохнул. Сегодня был его последний день.

— …Чарльз Герард Леонгард, за преступления, совершенные в период с 197* по 198* против человечности, вы приговариваетесь к смертной казни через расстрел.

У судьи был монотонный, ничего не выражающий голос. Перед этим судья долго перечислял различные статьи кодексов, по которым он, доктор Леонгард, был преступником. Бесконечные ряды цифр, казалось, замерзали в холодном воздухе. Гертруда Шённ молчала. Он не поднимал на неё глаз. Когда прозвучали слова приговора, она поднялась и первой покинула зал. Вильгельм Байерс, новый министр внутренних дел, проследовал за ней…

Сейчас Леонгард думал об одном. Ему не дали попрощаться с Сильвой.

…Девочка побежала навстречу, едва его вывели, — но её тут же оттеснили журналисты. Впрочем… им тоже не дали приблизиться — толпа полицейских, среди которых были Рихард Ланн и Карл Ларкрайт, взяла учёного в кольцо. Леонгард шёл гордо, приподняв голову и расправив плечи. Ему было плевать даже когда кто-то из поджидавшей в переулке толпы крысят закричал:

— Мертвец идёт!

Он не слышал этого крика. Он слышал голос своей дочери:

— Папа, папа!..

На плечо упала особенно красивая снежинка с необыкновенными острыми лучиками узора. Совершенная. Он улыбнулся.

Люди у стены закончили курить. Им что-то сказали по рации. И они повернулись к нему. А потом распахнулась дверь во внутренний, двор, и снежная тишина заполнилась звонким голосом.

— Папа… я здесь!

Он не верил тому, что видел. Этого не могло быть в самом худшем кошмаре…

Сильва бежала к нему, и солдаты не пытались её остановить. Они наблюдали — и только на одном из четырёх лиц было сочувствие. Остальные трое смотрели холодно. Им было всё равно, кто сегодня будет вторым у стены. Но он об этом ещё не знал.

Когда она прижалась к нему, он почувствовал знакомый запах духов. Сильва не плакала. Она только гладила его лицо и волосы, что-то шептала, грела дыханием его руки. Наверно, Гертруда просто дала им попрощаться. На мгновение он почувствовал даже благодарность, пока…

— Хватит. Вставай к стене.

Это произнёс один из солдат. Ученому показалось, что он ослышался. Но Сильва спокойно отстранилась, прошептав: «Не бойся». Она прислонилась спиной к каменной кладке, гордо вздёргивая подбородок. По-прежнему крепко сжимая его руку.

— Что вы делаете? — Леонгард взглянул на солдат. — Она моя дочь! Она ни в чём…

Солдат поднял винтовку.

— Подождите! — крикнул ученый.

— Готовьсь!

— Это ошибка!

Теперь уже все четыре дула смотрели на них. Сильва зажмурилась, но тут же снова широко распахнула глаза.

— Цельсь!

И только тогда он понял. Она молча улыбнулась ему. И в этот момент его сердце навсегда остановилось. Рука, стискивавшая ладонь дочери, разжалась.

— Пли!

За каменными стенами выстрелов было почти не слышно.

Дорогая Вэрди.

Это последнее моё письмо, да вообще-то я никогда тебе и не писала, ведь мы так близко жили… жаль, я не увижу тебя, но у меня мало времени. Милая, я уезжаю навсегда, и папа тоже. Наверно, ты боишься, что всё снова повторится, но это не так. Я клянусь: мы не вернёмся. Мама помогла. Она хорошая… пусть и как будто бы не моя.

Я даже не знаю, куда мы поедем, у нас столько дорог… и мне немножко страшно. Но когда что-то меняется, наверно, всегда страшно.

Прости, милая, но я не буду писать тебе писем. А если и буду, то редко, и я не уверена, что они дойдут. Я буду помнить тебя всегда. Надеюсь, ты не ненавидишь меня за то, что я не отказалась от папы. Пожалуйста, Вэрди… помни меня хоть немножко.