Дэвид Боукер - Смерть, какую ты заслужил

– О Малькольме Пономаре. О том, кто он и что он.

– В точку.

Они встретились в «Марокканце», фешенебельном ресторане, который Пономарь держал в Динсгейте.

Нет, это был не деловой ленч. Для этого Билли был слишком мелкой сошкой. Ему велели прийти к десяти. Как можно было предположить, Пономарь заставил его ждать и протиснулся через вращающиеся двери вскоре после одиннадцати, в компании высокого мрачного шестерки с типичной для Манчестера скверной стрижкой. О шестерке Билли предупредили, а вот о стрижке нет.

Но наихудшим сюрпризом оказался Босуэл. Будучи ветераном бесчисленных очерков о знаменитостях, Билли знал: если пиарщик настойчиво желает нянькаться с клиентом, ничего хорошего не жди. Это предполагает, что пиарщик не доверяет журналисту и беспокоится, как бы интервьюируемого не скомпрометировали. Откровенно говоря, Билли и сам бы себе не доверился. Но от гадины вроде Босуэла это было серьезным оскорблением.

Пиарщик был жилистым мужичонкой при бороде и очках в стальной оправе. Он все время улыбался или, точнее, нервно гримасничал, словно боялся, что его ударят. Вероятно, потому что сидеть ему выпало рядом с Малькольмом Пономарем.

Шестерка примостился на барном табурете у стойки, где дулся и ел арахис с блюда. Билли, Пономарь и Босуэл заняли стол у окна. Пономарь сел к окну спиной, что позволяло ему видеть разом Билли, весь ресторан и входную дверь по правую руку. Пономарю было лет пятьдесят пять: среднего роста, с круглым животом, огроменными руками и плечами, над которыми полностью отсутствовала шея. Воняло от него сигарами и дорогим лосьоном после бритья. Из-за безвкусно крашенных каштановых волос и невозможно розовых щек он выглядел так, будто над ним потрудился тот же малый из похоронного бюро, который так поизмывался над покойным дядюшкой Билли.

Как водится среди закоренелых преступников, лицо у Пономаря было почти комично-грубым. Но посмеяться мешала (помимо вполне понятного желания избегнуть физической боли) сама его аура. Не столько харизма, сколько всепроникающие психические миазмы, которые медленными, мерными волнами распространялись от его массивного тела и как будто говорили: «Я мог бы тебя покалечить. Скорее всего я получу удовольствие, калеча тебя. Я каждый день кого-нибудь калечу».

Билли побаивался Малькольма Пономаря. А когда Билли боялся, то атаковал, не думая, что говорит. Началось интервью не с той ноты. Первым вопросом Билли было:

– Кто ваш любимый философ?

Пономарь уставился на Билли приблизительно так же, как на пятно спермы на гостиничном покрывале. Прошло секунд двадцать, прежде чем он заговорил:

– Ты еврейчик? Я не против. Просто интересно.

– Не ваше дело, – отрезал Билли.

– Вопрос, который ты мне только что задал. По мне, так чисто еврейский вопрос. Пойми меня правильно. Я против евреев ничего не имею. Просто думаю, что им надо бы вернуться в Ветхий Завет.

Заметив, что в диктофоне крутится пленка, нервно вмешался Босуэл:

– Мальк не расист.

– Расист? – вскинулся гангстер. – Да как я могу быть расистом?! Да я для ленивых иммигрантов сделал больше любой другой сволочи. Я отдал миллионы клубам для голубых мальчиков в Манчестере и окрестностях. Я даже собирал деньги на благотворительность, чтобы дамочки заваривали чай умирающим гомикам. И это у меня какие-то предубеждения? Я вас спрашиваю? Какие?

– Не знаю, – осторожно ответил Билли.

Пономарь однако уловил нюанс.

– Что значит не знаешь? – вскинулся он.

– У Малька нет предубеждений. Никаких, – настойчиво встрял Босуэл.

– Не умничай со мной, приятель, – мягко предостерег Пономарь. – Мой ресторан я назвал в честь темнокожего. Марокканцы ведь темнокожие, так?

И в доказательство он протянул рекламный коробок спичек с грубой карикатурой на араба в феске. Постаравшись не рассмеяться, Билли потихоньку убрал спички в карман.

– Слушай сюда, – гнул свое Пономарь. – Ты можешь быть любой национальности, и все равно тебя пустят сюда обедать, мне хоть бы хны. Свершенно плевать. Если уж на то пошло, черные сюда не ходят только потому, что им не по карману цены белого человека.

Билли глянул на диктофон, радуясь, что все записывается.

Перехватив его взгляд, Пономарь подался вперед – во всяком случае, настолько, насколько позволяло брюхо. В его глазах не было злобы, только откровенность и легкое веселье.

– Дружеское предупреждение, приятель. Не зли меня. Такого врага, как я, никому не пожелаешь, уж ты мне поверь.