Игорь Фунт - Останусь лучше там…

Это сейчас, в мае две тысячи седьмого, когда пишу эти строки, чувствую себя абсолютно свободным. Вновь перевели на «крытку» – до суда. Дело идет к завершению тюремной эпопеи. Здесь я опять-таки встретил давнишнего дружка по «особой» зоне Санька – «гражданина начальника». Его, уже майора, как в лагерную бытность назначили шефом оперативной части – кум! – молодой да ранний. Сдружился с ним еще в колонии строгого режима. Умный, проницательный человек. Правильный мент – новая формация, так сказать, хм… А тогда…

Пятнадцать суток карцера – пыль для правильного пацана. Зубы? Выйду – вставлю! Кашель – жжет в груди? – ничего-о-о! – на то и чифирёк.

А дальше – все по новой.

– Гнида, сегодня на прогулку не пойде-е-шь!

Зубы стучат в ответ:

– А-й-я-и-не-х-х-очу-у-у…

– Жри, гнида!

И опять ледяное забытье. Сколько времени я здесь? Зима? Почему не холодно?

– Д-д-а, я сыт, гражданин прап… тварь.

– Поднять руки! – И вонью в ухо: – Что, не бывать свадебке-то?!

Внезапно накрыло волной ненависти: «Сука!» – Нормальный ведь с виду мужик: постарше меня, спортивный, высокий, не урод. Но какая-то гниль… душок. Он читал письма и про свадьбу знал. Он-то ее и зарубил ее! А я ведь полгода жил только этим, дышал ради этого, терпел. Свадьба – Любовь – Свобода! Пусть три дня. Три. Но как, как они были нужны!

Опустил руки и повернулся к нему лицом. Смотрел прямо в глаза, молча.

– Лицом к стене! Лицом к стене! Лицом…

Били в прогулочном дворике. Били опытные спецназовцы. Звук чавкающих ударов срывался-скатывался под шум дождя. Я извивался на мокрой бетонке, закрывая голову. Шел девяносто первый год.

Несговорчивость, больничка после унизительного ясеневского нравоучения – физически ослабнув, стал вполне авторитетным арестантом, жившим обособленно. Сломанные ребра постепенно зарастали в отличие от травм душевных. Людочка, как могла, подкармливала, писала письма, на судьбу старалась не роптать. А свадьбу сыграем, и какую! – скоро, очень скоро.

И вновь…

Пять-тридцать.

Утренний осмотр.

– Лицом к стене!

Я уже поотвык от тараканов, падающих за ворот.

– Руки поднять! – прапорщик Ясенев сцапал книгу с моего шконаря, стал нервно листать.

– Там фотография…

– Молчать!

– Письмо оставь.

– Мордой к стене!!

– Письмо там… – Я повернулся на звук разрываемых страниц. Дежурный опер с помощником ждали за дверью на коридоре. Прапор с визгом «К стене-е-е!!» разбрасывал по слизи кубрика обрывки моей свободы… Острием вмиг одеревеневшей правой раскрытой ладони – тычок под кадык. Левый короткий без замаха крюк – прапору в висок, и третий завершающий апперкот снизу-вверх – в челюсть. Ясенев упал, как стоял, мешком вниз. Полторы секунды – три удара его убили. Он не дышал, в слизи, тараканах.

Не знаю, как тогда выдюжил. За жизнь младшего инспектора вернул половину своей, но остался живым. Выбросил любовь (Людке приказал забыть, не писать). Отдал здоровье. Перед смертью медитировал – нет! – не просил ни прощенья, ни о пощаде. Готов был ответить за каждый свой вздох. Молился, не зная молитв. Мораторий на «смертную» отправил меня в бесконечные скитания по сибирским лагерям и тюрьмам. Х-ха! Кликуха прилипла: «Секунда!» – Братва в шутку тыкала пальцем на неугодных, злобных ментов: «Секунда! Разберись-ка по-тихому!»

В конце девяностых, в колонии, познакомился с одним опером. Сошлись по книгам, спорту. Библиотека и спортзал – там я был свободен. Учил его медитации, как возвышаться над сознанием. Над осознанием. С его же помощью организовал небольшую спортивную секцию – в свободное от работы время пацаны тягали железо, играли в волейбол – все желающие. Упрекнуть меня не могли: по понятиям я использовал общение с ментом на благо общака. Авторитет, статья, погоняло и «десятка» за плечами говорили сами за себя.

…Конец. Восемнадцать лет. Что ждет за воротами? Я въехал сюда, когда страна заныривала из полымя социализма в капитализм, не успев сжечь, смыть за собой красный цвет. Что сейчас? Одни вопросы.

– Секунда, на выход. Кум вызывает!

Саня частенько приглашал меня на чаек… Поболтать о неизбежности близкой свободы. Спасибо тебе, Санек. Может, тебя-то и вымаливал тогда у Бога в начале девяностых, перед смертью. Только сейчас понял – это и есть ответ. Иначе не бывает. Он, Бог, видит и слышит, каждому посылая то, что просят. Просто не каждый готов принять посыл свыше сегодня, тотчас: всему свое время… как завещано временами давними, дельфийскими.