Рэмфас Асаб - Кёльнские каникулы. Увидеть Берн и не умереть

Мне было известно, что составлялись списки, в которых фиксировались имена не только жертвователей и их вклад, но и тех лиц, которые остались глухи к призывам внести свою лепту в «общенациональное дело». Со временем эти списки превратились в настоящую «бомбу», способную не только подорвать чью-либо удачную карьеру, но и нанести ущерб лидерам и функционерам политических партий, которых расплодилось вне всякой меры. Согласно информации моего архива, все экземпляры пресловутых списков были уничтожены или же пропали, однако верилось в это с трудом.

Я попросил у Фатимы встречи. В длительной беседе она подтвердила мою догадку: Фарманов был, едва ли ни единственным, владельцем многих документов последних годов советского правления. Однако какие конкретно документы и были ли среди них «списки», Фатима сказать не могла. Отец никогда не знакомил ее с содержанием цифрового сейфа, весьма хитроумно спрятанного в комнате-кабинете, содержащей, кроме всего прочего, огромную библиотеку. Правда, как-то, показав, где спрятан и как открывается сейф, Фарманов сказал дочери, что все, чем он владеет и собирается передать ей по наследству, находится в этом сейфе. После убийства отца Фатима вскрывала сейф, и полагает, что его не взламывали, поскольку, как ей представлялось, убийца даже не обнаружил тайник, в котором он располагался. Она не стала говорить, почему так уверена в своих словах, и я решил, что к такому выводу она пришла, найдя нетронутыми какие-то метки, оставленные отцом или ею самой. По ее словам получалось, что и следователю, который вел дело, она ничего о сейфе не сказала, первоначально думая проверить, легко ли бригада профессиональных сыщиков отыщет в квартире сейф. Когда же они так и не обнаружили тайник, Фатима решила умолчать о его существовании, тем более что к моменту обыска квартиры на предмет обнаружения возможных улик, она еще не знала, какие неожиданнее сюрпризы могут выплыть из тайника отца.

В моей голове созрел определенный план, который мог способствовать раскрытию совершенного преступления, но для его реализации необходимо было доверие Фатимы, которое, как мне тогда представлялось, я неуклонно завоевывал. Она сама пришла мне на помощь. Когда я попросил ее внимательно просмотреть и переписать названия документов из сейфа, она неожиданно пригласила меня принять в этом участие. Фатима объяснила это тем, что самой ей никогда не разобраться в огромной кипе бумаг, содержание которых представлялось ей китайской грамотой. Мы договорились, что каждый день после работы я на два-три часа стану посещать квартиру Фармановых и знакомиться с документами.

Отправляясь впервые в гости к Фатиме, я долго колебался, но, в конце концов, купил букет, впрочем, букетом его назвать можно было лишь условно, поскольку он состоял из одной орхидеи, искусно укутанной листьями аспарагуса.

Хотя на звонок сразу же отреагировали шумом приближающихся шагов, дверь долго не открывалась, и я понял, что мой букет вызвал определенные размышления у Фатимы, решающей как ей реагировать на непредусмотренную ситуацию.

Хотя я всегда был почитателем блондинок, нужно сказать, что Фатима понравилась мне, как говорится, с первого взгляда. Однако для старого холостяка, к коим я вынужденно себя причислял, этого было совсем не достаточно, чтобы спешить с серьезными намерениями. Этим и определялись мои колебания при приобретении злосчастного свидетельства моего отношения к хозяйке квартиры.

Дверь, наконец, открылась, и Фатима, встретив меня иронической усмешкой на лице, заявила, что трудно найти второе такое растение (именно так и сказала: не цветок, а растение), которое было бы ей столь ненавистно. Подумалось, что передо мною затевалась полусознательная прелюдия любовной интриги; именно интриги, поскольку для интрижки Фатима, на мой взгляд, была слишком умна и красива. Чуть растерявшись, я все же быстро нашелся, сказав, что, обладая самой разнообразной информации, сознательно остановился на орхидеи, причем одной, чтобы вызвать у хозяйки чувство легкого неприятия, но не стойкую неприязнь.

Мы остались довольны друг другом, – оба оказались любителями непринужденной иронии, далекой от глумливой злобности, и эта общая черта в дальнейшем сыграла свою роль в нашем сближении.

Фатима, устроив орхидею в высокую напольную вазу, к моему удивлению, повела меня в столовую, а не в кабинет, как я предполагал. Моему взору предстал сервированный на двоих стол, уставленный изысканными закусками и блюдами. Мое недоумение она тут же сняла замечанием, что я приехал прямо с работы, да и она также недавно вернулась из учреждения, в котором работала.