Цогто Жигмытов - Граница нормальности

Наши шеи не берут

Петли.

Шиты головы к телам

Прочно,

Но без эшафота нам

Скучно.

На работу каждый день

Слепо.

Мы уже забыли цвет

Неба.

Кто-то едет отдыхать

В Ниццу.

А у нас одна беда —

Спиться!

Кто ведет меня с тобой

В пропасть?

Это точно не любовь,

Просто

Слишком страшно не писать

Песен.

А для целой жизни я

Тесен.

…И со скукой смертной нет

Сладу.

А спокойствие, оно

Рядом.

Только дайте нам любовь

Срочно.

Мы бессмертные с тобой,

Точно!

Вообще говоря, волк пока что не был убийцей. Но очень хотел им стать. Так часто бывает: подростковый максимализм, гормональный шторм, и вот юное существо даёт себе клятву ни-в-чём-ни-в-чём не походить на своих родителей, и определённое время это (не походить на родителей) ему (юному существу любого пола, вида и семейства) даже удаётся. Некоторые в этом состоянии умудряются ожениться, наплодить детей и благополучно умереть в счастливом осознании того, что Клятва В Углу Коленями На Горохе выполнена на все сто.

Но основная масса через энное время начинает маяться.

Волк-убийца маялся.

– Чего ты маешься, – говорил ему его друг, олень. – Пойдем лучше кору жрать ивовую.

Волк с плачем бросал в изящного тупицу смерзшимся снегом. Олень, хмыкая, убегал к реке и ивам. Он, в отличие от волка, жил в полной гармонии с собой – был мощен, красив, рогат, жрал мох, кору и подъедал хомячьи запасы, потому что стояла зима и было не до церемоний. Дружба же с волком у него не вызывала никакого диссонанса, потому что олень был туп, как и любой веган.

Расставим же декорации, обрисуем ситуасьон, в общем, закрутим короткую, но тугую пружину нашего рассказа. Волк, в принципе, жил бы не тужил, если бы злосчастный волчий фатум регулярно не подкидывал ему испытаний его убийцевости. Вот и сейчас волк услышал, затем почуял, а затем и увидел, пробежавшись чуток на запах, двоих детишек, что попёрлись за каким-то лешим в лес зимой. После чего, естественно, заплутали и теперь жгли костёр под небольшим холмиком, предположительно в ожидании помощи. Волк и олень сидели, урбанистически выражаясь, за углом этого холма, и ждали неизвестно чего. Волк тосковал; вот он, шанс стать убийцей, а он опять его прошляпит. Прошляпит-прошляпит, сомнений нет. Олень же всячески старался его подбодрить.

– Давай я их убью, – сказал он. – Забодаю нафиг, как весной. А всем скажем, что это ты.

– Пшёл вон, – тоскливо сказал волк. Дым тревожил его ноздри. Слышен был детский смех – старший дитё развлекал младшего прыжками через костер.

– Или давай я на них дерево обрушу, – олень его не слушал. – А всем скажем…

– Тихо, – сказал волк.

Олень поднял уши, затем выдохнул.

– Дурак ты, волчара, и шутки у тебя дурацкие.

– Показалось, – мрачно ответил волк.

Ему и правда показалось чего-то, какой-то шум на границе слышимости – то бишь километрах в семи-десяти отсюда.

– Там в силке у людского места опять заяц, – сказал олень. – Сходим? Пожрёшь. Жирный.

Волк покачал головой.

Помолчали.

Олень впал в задумчивое настроение.

– Да как вообще так получилось-то, а, волчара?

Это был любимый вопрос дурака оленя.

Волк прикрыл глаза.

– Блин, отвали, а, – сказал он плаксиво. – Сто раз ведь рассказывал.

– Рассказывал, но не объяснял, – веско сказал олень. – Ну?

– Я видел, как мама загрызла выводок рысят, – сказал волк. – Рысята маленькие были, а она их рраз, рраз, рраз – одного за другим. Я убежал и не вернулся домой. Вот здесь теперь и живу. И убивать не могу. А надо.

– Детёнышей убивать нельзя, – важно сказал олень. Это тоже стало почти ритуальной фразой. – Мы вот даже больных не убиваем. Мы их оставляем чуть в стороне от стада, и их кто-нибудь другой убивает. Мудро? Мудро.

– Ага, – саркастически ответил волк. Олень подскочил вдруг:

– Слу-ушай! А что если их тоже оставили? А? А? Чтоб ты их, значит, того?

– Совсем плохой? – сказал волк. – Люди, они детей не убивают. Даже вот так.

– Не вижу, почему бы им не убивать вот так, – сказал олень.

Волк выглянул из-за укрытия. Дети с хохотом играли в снежки, снег взметался искристым туманом.

– Да они здоровые, – сказал он тоскливо.

Волку надо было кого-нибудь убить. Зима кончалась, в тайге и окрестностях уже стоял март, и даже, кажется, понедельник. Соответственно волк был крайне голодным, отощавшим и ослабевшим. О том, чтобы волку сожрать оленя, и речи быть не могло. Во-первых, друг, а друзей не жрут. Во-вторых, он его одним левым задним копытом. Не глядя. Мимоходом. На хомячьих харчах и ивовой коре олень даже, кажется, раздобрел, скотина рогатая.