Крис Вормвуд - Автограф на некрологе. Повести и рассказы

Шляпка её промокла под дождём, медные локоны прилипли к лицу, с волос вода стекала на светлое платье, под которым проступали черты её прекрасного тела. Должно быть, так и выглядела прекрасная Анабель Ли, пролежав пару месяцев в «саркофаге приморской земли». Эх… если бы Мари стала для меня музой! А на дворе прекрасный век, и девушки ещё дают поэтам.

Мы пили тот самый горький ликёр, что привёз из Франции мой друг. Ликёр дарил нам видения. Словно сознание полыни проникало в моё сознание, и на миг я становился волной степной травой, а может быть, бледным мотыльком, что опыляет эти горькие цветы. Шартрез однозначно более романтичен, чем красные вина, что родились под южным солнцем. Я ненавижу солнечный свет, он меня разлагает. Я вынужден беречь бледность лица, мне нравится быть болезненно-мёртвым. И мне нравится видеть Мари такой. Ей чего-то не хватает для того, чтобы стать мне музой. Только вот понять не могу, чего именно. Она красива, стройна и изящна, она развратна, упадочна и гнила сердцем – это просто идеальная женщина…

В гостиной горели церковные свечи, мы продолжали пить, глядя на отражение пламени в глазах друг друга. Наверное, это похоже на любовь. Но может ли быть любовь между поэтом и проституткой? Он любит себя – она любит деньги! И опять от досады в руке смялся бокал, осколки врезались в мою кожу, но я уже не чувствовал боли. Окровавленные пальцы выводили на белой скатерти замысловатые узоры, в них вся моя жизнь и моя смерть. Мари смотрела на меня без страха и сожаления, по долгу своей профессии она привыкла и не к таким зрелищам. Иногда я видел на её запястьях следы от грубой верёвки, такие же можно было встретить и на её шее.

Мари хотела, чтобы я предался плотским удовольствиям с ней сейчас, но у меня откровенно не было настроения. Я пытался найти свой новый источник вдохновения, он должен быть сильнее всех предыдущих, сильнее прелюбодеяния или дурмана. В моей голове начинал зарождаться план, сначала робко и несмело, затем вполне серьёзно. Поначалу я сам испугался, но зелёная кровь трав придала мне решимости. Я привлёк к себе Мари и поцеловал её ярко-алые губы. Она отвечала на ласки с полной покорностью. Краем глаза я увидел, забытый на столике револьвер. Я часто играл с ним в русскую рулетку, но всё время выигрывал.

Я отстранился от неё, схватил пистолет и выстрелил. Она вскрикнула и рухнула на пол. Пуля оставила аккуратное отверстие под левой грудью. Затем на белом платье алым цветком начала проступать кровь. Крови было много. Она окрашивала одежду мой прекрасной Мари в цвет маковых лепестков. Её глаза были открыты, в них читалось не то удивление, не то испуг – мёртвые бело-карие бусины. Я созерцал кровь на обоях и распростертое тело, и внутри меня цветами зла расцветало вдохновение. Я писал стихи, я израсходовал всю бумагу в доме, чтобы воспеть эту чудовищную красоту смерти и тоску по ушедшей подруге.

А потом я отнёс её туда – на своё фамильное кладбище, я закопал её в стороне от величественных надгробий моего рода. Я не оставил никакого ориентира, но я всегда буду помнить место, где отныне нашла свой покой моя бедная Мари. И я знал, что отныне тоска моя не пройдёт, что она будет вечно жить в моём разбитом сердце. И я буду вечно славить красоту мёртвой девы и приносить на её могилу ярко-алые маки: именно этот цветок она напомнила мне в миг своей трагической кончины. Если бы я мог перевести время назад, как старые часы, то я всё равно не передумал бы и не оставил её в живых: она дала мне самое главное – мою больную утраченную любовь и новую силу для вдохновения. Ведь проще любить мёртвых.

Запах гашиша не столь изыскан, как аромат опиума, но есть в нём особый травяной задор, который не присущ загадочному маку. Лёгкий голубоватый дымок поднимался к потолку, растворяясь в пёстрых драпировках. Пламя свечей отражалось на поверхности бокалов из фальшивого серебра. Стол украшен мёртвыми цветами, что ещё источают свой тот самый сладковато-гнилостный аромат, сливаясь с запахом испорченных яблок, которыми доверху набиты вазы. Кувшины с вином, но, увы, это не ароматная кровь винограда, а подкрашенная вода. Изысканные блюда куплены на рынке в трущобах. «Это когда-то был рябчик», – уверяла больная сифилисом торговка. Маркелу было всё равно, он сам даже не притронется к этому пиру.

В воздухе витал ещё один аромат, какой-то неразборчиво химический, который изо всех сил пытались заглушить благовония и свечи.