Андерс Рослунд - Сделано в Швеции

– Идем со мной. По дороге поговорим.

По коридорам полицейского управления, на улицу. Плечом к плечу в безлюдном квартале, не говоря ни слова. Через час-другой пробьет полночь, похолодало.

– Старший Брат. Так я его зову. Главарь. Он пристрастился к грабежам. И чтобы словить кайф, ему с каждым разом будет нужно все больше. Когда планировал нападение на инкассаторов в Фарсте, он поджидал их в инвалидном кресле… тогда этого было достаточно. В Сведмюре он сидел в фургоне возле банка… тогда этого было достаточно. Но дальше… доза увеличивается. Он планирует взять два банка одновременно, один берет сам, второй – его подельники.

Хантверкаргатан кончилась, и Бронкс кивнул в сторону моста возле Риддарфьерден, Санна тоже кивнула и последовала за ним.

– Так оно и пойдет. Ему потребуется еще больше. Возможно, ограбить больше банков, возможно, больше стрелять, возможно… чтобы словить кайф, придется увеличивать риск. И у таких одержимых этому нет конца – пока смерть не поставит точку.

Вода по правую руку была спокойна, паромы, что ходят в шхерах, до завтра на приколе, железнодорожные рельсы слева выглядят мирно и безмятежно.

– Старший Брат? – многозначительно повторила она.

Он остановился у скамейки посредине моста, прислонился к ней, глядя на Санну. Она знала его, как мало кто другой. Или думала, что знает.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Но все не так просто. Если ты думаешь, что я примеряю кому-то лицо своего брата, то ошибаешься. Они не… у них разная мотивация.

– Откуда ты знаешь? Два старших брата, прибегающих к насилию.

– Но… этот поступает так ради личной выгоды.

– Выходит, твой брат убил ради кого-то другого, ты это хочешь сказать?

Он холодно посмотрел на нее.

– Санна?

– Да?

– Иногда я совершенно не понимаю, о чем ты толкуешь.

Они спокойно прошли мимо Риддархольма, острова с красивыми зданиями, где никто не живет, потом направились к Шлюзу и очертаниям Сёдермальма, который словно вставал им навстречу. Возле гостиницы поднялись по ступенькам к площадке, обнесенной перилами, оттуда открывалась великолепная панорама спящего города. Стояли рядом и смотрели поверх крыш и улиц, и ее голос уже не был механическим, весь день не был таким.

– Мы… как-то раз прошли мимо друг друга, – сказала она. – Ты знаешь об этом, Джон? На Кунгсгатан. – Она посмотрела на него так, как он надеялся, что она однажды посмотрит. – Я видела тебя. Издалека заметила.

Я видела тебя.

– Было лето. Кажется, несколько лет назад. Субботний день. На улице толпы народу. Я старалась перехватить твой взгляд, когда мы поравнялись, а ты, Джон, ты смотрел в сторону.

Ты меня видела. А я предпочел смотреть в сторону.

Десять лет он изо дня в день воображал себе этот разговор. По нескольку раз на дню. Она была с ним все время. Когда он просыпался. Когда ложился спать. И ему хотелось объяснить ей, почему в тот давний четверг он попросил ее уйти, почему сказал, что к его возвращению ее не должно быть там. Хотелось сказать ей о приступе паники, который охватил его, когда он возвращался домой, чем ближе он подходил, тем сильнее страшила его мысль, что ее больше нет в квартире, как он отчаянно боролся за каждый вздох. Потом этот жуткий обход комнат с голыми стенами, а после он лежал на полу в передней, сердце билось как безумное и замирало от страха, в результате два дня в больнице и несколько кардиограмм.

А теперь она стояла перед ним, почти касаясь его. И если он шевельнется, все разрушится. Она наклонилась ближе, поцеловала его, а он ответил на поцелуй, только когда уверился, что это всерьез.

Он заплакал.

Обнимал ее, плакал и не мог остановиться. Хотя не плакал даже на похоронах отца, потому что, если не простил, плакать нельзя.

– Я тоже тебя видел.

– Что?

– В тот день. На Кунгсгатан. Я видел тебя, только…

– Видел? И не подал виду?

Он подумал, что, наверно, надо бы спросить, как ей живется теперь.

– Как не подавал виду, когда мы жили вместе?

Надо бы спросить о ее сестре. И купила ли она дом, как собиралась. Спросить, почему она подала заявление на должность в городской полиции. И кто еще был ей близок.

– Джон, ты помнишь… помнишь последнее время?

Она кричит.

– Нет. Не помню.

Она кричит: “Ты чертовски жесток”. Кричит: “Ты чертовски жесток”, кричит еще раз, потом закрывает дверь и исчезает.

– Не помнишь, почему собрал мои вещи в эту чертову икейскую сумку? Ты… не изменился! Ты все такой же, Джон, как в ту пору, которой не помнишь. До тебя по-прежнему не достучаться.