Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

B сумрачном тесном коридоре все дребезжало и громыхало, как в старой консервной банке с остатками какого-то барахла. Несло горелым маслом и пылью. Сомкнутый ряд стульчиков слева с обшарканными, истертыми и исцарапанными на углах металлическими сиденьями, на которых, надо думать, в другое время смирно восседал дрессированный прайд тяжеловооруженных рослых гоплитов, уставившись в одну точку и в ожидании работы пережевывая про себя одну-две своих нехитрых мыслей, занимал сейчас обрез пыльного шланга над оборванной проводкой, здесь же тускло желтела оброненная горсть стреляных автоматных гильз. Все это выглядело давно забытым, лежалым, глаз, скучая, находил тут повод к продолжительным логическим экскурсиям на тему куда катится этот мир. Прямо перед сиденьями громоздил один свой неподъемный сустав на другой масляно поблескивавший агрегат, напоминавший опорную установку крупнокалиберного пулемета. Пулемет нависал тут, должно быть, черный, уверенно отсвечивающий, невероятно тяжелый и неповоротливый, с полным боекомплектом увесистых округлозубых патронов, с удобной грифленой рукоятью, его с большим трудом втиснутый в отсек ствол все время упирался ребристым бубликом дульного тормоза в створки бортового люка, предназначенного с натугой распахивать и строчить на полном скаку. С тем же успехом, впрочем, это могло быть опорной установкой телескопа для ближайшей обсерватории.

Пыльный клепаный пол то и дело куда-то проваливался, сердце, обрываясь, проваливалось вслед за ним, и в животе сразу же начинало знакомо и противно сквозить. На каждой встречной яме плоское и до икоты холодное гладкое седалище чувствительно било по заду, перед носом, нагнетая атмосферу, беспокойно прыгал ремень карабина. Карабин вздрагивал под потолком на стальном тросике, и в такт ему вздрагивал весь коридор. За стоявшим в ушах одним и тем же нескончаемым ревущим монотонным гулом все время казалось, что кто-то рядом, еще неразличимый, срывая голос, дергаясь лицом и теряя последние остатки выдержки, пытается докричаться, а где-то совсем неподалеку тянет и тянет жилы надрывная, нестерпимо трагическая и непонятная многоголосая симфоническая партия. Из-за спинки узкого кресла впереди дальше в приоткрытую дверцу высунулся незнакомый шеф и показал растопыренную пятерню. Ноги отяжелели как-то сразу, от пяток до поясницы. Полусонно помигивавший до того всю дорогу, Гонгора напрягся, сделав хороший вдох, опасливо поднялся и осторожно, придерживаясь рукой за выступающие ребра ближайшей стенки, прошел по качающемуся из стороны в сторону узорчато клепаному полу к люку. Тяжелый люк с натугой ушел, оставляя после себя ничем не прикрытую пустоту, и в провонявший химией сумрак ворвался ослепительный поток света и ледяного воздуха.

Едва прикрытый снегом, мимо в промозглой серости медленно проплывал широкий отвес черного скалистого выступа. Под ногами, на самом дне бездны, далеко-далеко внизу за легкой дымкой пробегали неровные тревожные тени, минуя завалы и башни камней, легко проскальзывая сквозь горные трещины, исчезая дальше в подшерстке леса. Безмолвное видение опасного дикого зверя, настигнутого накануне грохочущей тенью, стывшее перед глазами, исчезло, задернутое завесой слепящих небес и камней, в последний раз дрогнув, тускнея неясным силуэтом бесполезного сожаления, чужой закоченевшей боли. Наверное, он тоже был в чем-то жесток, жесток по-своему и умен. Наверное, в нем тоже жили свои представления о том, что будет после него, – о том холодном, диком, живом, что теперь покидало его, неуловимо, не оглядываясь, уходило вперед без него и которое ему никогда уже не догнать. Он тоже, наверное, остро и по-своему, очень по-своему понимал добро, этот умный и дикий зверь, которого здесь никто никогда не сможет понять до конца. Возможно даже, что ничего этого не было, ничего он там не старался понимать, а просто действовал так, потому что жил, но помимо непереносимой боли – у него была возможность это почувствовать с большей или меньшей определенностью – его касалось кое-что еще, нечто, с чем он не смог бы совместить себя и свое представление о том, что будет после него, ни при каких обстоятельствах. Смертельно раненному волку оставалось только молча стоять и смотреть, как весь сияющий снег вокруг неторопливо накрывает собой огромная тень. Он больше не делал попыток спрятаться, укрыться от нее на ровном, почти бесконечном уже белом пространстве, вспарывая собой гребни девственно чистых барханов, скачками по прямой уходя по синим сугробам к далекому остывшему пятнышку восходящего солнца, роняя на снег черные капли и все чаще заваливаясь на один и тот же бок, запрокидывая голову и пытаясь дотянуться, клыками достать залитое кровью бедро, но сил на это и ни на что другое уже не было… День для охотников выдался удачный, пилоты немного повеселели. Удовольствие, правда, несколько омрачилось тем, что застреленного волка – или не застреленного, может, раненного только – так и не нашли, трещины, наверное, попались снова. На плоских вершинах этой стороны взгорья имелось множество прикрытых снегом глубоких трещин.