Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

В выражениях больше не стеснялись.

Дверь закрылась, и мрачный субъект остался за порогом видимости.

Мздоимца у Косяка качнуло в очередной раз, он без видимой охоты переместил скучающий взгляд на людское скопление перед собой, но сразу же возвернулся к посиневшим небесам, как бы оберегая зрение, как бы боясь испачкать. Он сосредоточился, всмотрелся во что-то пристальнее и, скуласто напрягшись, страстно зевнул, ненадолго отделяя поясницу от Косяка, освобождая карман от руки и деликатно прикрывая губы пальцами. Под сенью развесистых крон уже кто-то стоял, исходя соками всезнания, отведя в сторону мизинец, держа перед собой на весу граненый стакан. «А что, отцы, – осведомился богохульный силуэт, проницательно вглядываясь в молчаливые невнятные лица, – здоровее будем ?..

Костюмчик очередного абитуриента оказался не столь вызывающе скромен, как у его предшественника, однако его обладатель оказался еще более мрачен и снизошел в круг света с той же стороны. Создавалось впечатление, Дверь вообще способна была работать лишь в одном направлении и на каких-то одних заранее оговоренных условиях.

Что-то не все слава богу было с пропускным режимом и здравым смыслом. Передние ряды со всевозрастающим беспокойством проводили посетителя взглядами до самых створок Косяка и в нехороших предчувствиях все вместе развернули головы к странному исходу вновь в ожидании, что произойдет что-то еще. И там, в самом деле, уже шуршала трава и проглядывал неуместный отсвет бледной луны сквозь черные плетья деревьев. Но только смотрели они все туда зря, нечего им было туда пялиться, поскольку вынужден был маячить и шуршать травой там уже я, шепча, тихо ругаясь и путаясь во влажной от росы траве. Мне как раз сейчас меньше всего было до них, до их поджатых губ и осуждающих взглядов, некогда – да и далеко было, слишком далеко.

Если бы не этот вереск и не увлажненный росой порог, я и представить бы не смог, чем все кончится. Еще бы вот только чужие ненормально длинные тени иных звездных скоплений не лезли под ноги, торопясь улечься и все усложнить.

Толпа со злобным ожиданием ревниво следила, как я выбираюсь под открытое небо, с предписанными в такого рода делах непроницаемостью и мрачным выражением миную болванов Пасхи и трилиты сооружений Стоунхендж, как миную низко вбитые в траву колышки с натянутыми волчьими зубчиками, как пробираюсь мимо собравшихся, мимо Двери и, в рабочем порядке откашлявшись в кулак и поправив чуть приспущенный узкий галстук, пристраиваюсь неподалеку от невзрачного мужичка, задремавшего прямо в сени древних дерев, пристраиваюсь тоже – посмотреть. Смотреть было на что.

Господин на пороге закрытых Дверей, ностальгически морщась, постоял так с минуту, неопределенно озираясь и перекатываясь с пятки на носок и обратно, утомясь, окинул всепонимающим проницательным взором аудиторию еще раз, убрал руки за спину и, то и дело привставая на цыпочки и надсаживаясь, закатывая глаза и употребляя челюсть в качестве указателя, принялся делать сообщение; он, казалось, стремился донести наконец до сознания слушателей некое обстоятельство, очевидно, представлявшееся ему как нечто само собой разумеющееся, которое же, однако, присутствие по какой-то не вполне понятной еще причине упорно не желало принимать во внимание. Докладчик, по всей видимости, являлся уже народу не впервые, прежний опыт оказался малоутешительным, и он сам уже не очень верил в благоприятный исход предприятия. Что он говорил – разобрать было отсюда трудно, только вскоре толпе, видимо, надоело стоять на одном месте, она угрюмо зашевелилась, неохотно загалдела и предприняла попытку сбиться плотнее. Поступило сдержанное расстоянием предложение слезать с бочки.

Народ все также неинтересно глядел, чесал подбородки, апатично темнея штандартами и коченея лицами религиозного содержания. Поначалу я даже немножко удивлялся про себя, отчего это толпа сама на себя не похожа. Толпа была на редкость смирная. Дружелюбна и как-то тиха, покладисто выглядывая из-за плеч, шаркая, благосклонно посматривая на пару разбитых лиц из числа ближайшего окружения. Но потом быстро стало ясно, что дело было во мздоимце у перекошенного Косяка.

Когда в крайнем ряду, устав, видимо, уже нависать и хрипло орать над редкими заградительными флажочками, кто-то, наконец, плюнул, прервавшись, чтобы сейчас же самым решительным образом начать перебираться через завесь волчьих зубчиков, мздоимец с перекинутым через плечо ремешком, ни на секунду не утратив скучающего вида, опустился глазами на простертое перед ним поле голов, как-то не очень понятно подвигал губами и мышцами лица, не то переживая в этот момент неудобство в полости носа, не то доставая что-то меж зубов, и уперся рукой себе в пояс, выставляя на свет хорошо, по всему, уже знакомый тут всем малогабаритный инструмент, приосанясь с ответным недвусмысленным намерением воспользоваться правами. В инструменте я с удивлением узнал крайне компактный, почти карманный очень специальный автоматик-«кофемолку» при длиннющей коробке боезапаса и чудовищном, едва ли не втрое большем против остальных размеров, табельном цилиндре глушителя. Вороненый гладкий инструмент бодро поблескивал на свету, не оставляя никаких сомнений в отношении своей боеспособности.