Бернар Миньер - Круг

Она села, и он без сил рухнул рядом.

— Зачем ты приехал? — спросила она и, не дав Сервасу времени ответить, воскликнула: — Черт, Мартен, у тебя кровь в волосах и на воротнике! — Наклонилась и начала осторожно перебирать ему волосы. — Рана очень нехорошая… Нужно ехать к врачу. Что произошло?

Сервас глотнул вина и объяснил. Он знал — если продолжит в том же темпе, очень быстро опьянеет: на этикетке была указана крепость 14°… Он рассказал Марианне о видеозаписях из банка, о втором силуэте, об отвлекшем его шуме, о погоне на крыше.

— Означает ли это, что… что человек на записи и есть настоящий преступник?

Майор уловил в ее голосе надежду. Безграничную, всепоглощающую.

— Возможно, — осторожно ответил он.

Марианна ничего не сказала — сейчас ее больше волновала рана у него на голове.

— Это нельзя так оставлять… Нужно тебя заштопать.

— Марианна…

Она вышла и через пять минут вернулась с ватой, спиртом и коробкой стерильных пластырей.

— Ничего не выйдет, если не побриться налысо, — пошутил Сервас.

— Почему бы и нет?

Сервас понял, что ей необходимо действовать, думать о ком-нибудь, кроме Юго, отвлечься хоть ненадолго. Марианна прижала к ране тампон со спиртом, надавила, и Мартен вздрогнул от боли; потом она вытащила из коробки пластырь, содрала зубами защитную пленку и попыталась прилепить его, соединив концы раны. Затея провалилась.

— Пожалуй, ты прав, придется тебя побрить.

— Ни за что.

— Дай взглянуть еще раз.

Она была рядом. Близко. Слишком близко… Он вдруг осознал, что их разделяет только тонкая атласная пижама на ее теплом загорелом теле. Увидел — как будто впервые — большой, почти мужской рот. Когда-то это их очень веселило, они говорили: «Наши рты нашли друг друга ». Марианна начала ласкать его затылок… Сервас повернул голову.

Увидел ее глаза, уловил их блеск.

Он знал — сейчас неподходящий момент, им не следует… Прошлое останется прошлым. Никому еще не удавалось вернуть свое прошлое. Особенно такое, как у них. Невозможно. Если они попытаются, воспоминания утратят былую магию. Он еще может все остановить, это будет правильно.

Но волна желания уже захлестнула его. Пальцы Марианны скользнули по волосам Серваса, как ручейки, и несколько секунд он мог видеть только ее лицо и распахнутые, сверкающие, как озерная вода в лунном свете, глаза. Она поцеловала его в уголки губ, обняла, обвив руками спину, и тишина вокруг них сгустилась. Они поцеловались. Обменялись взглядами. Снова поцеловались. Словно пытались удостовериться в реальности происходящего и подлинности обоюдного желания. Сами собой вернулись былые жесты, то, как они занимались любовью в молодости: долгие поцелуи с закрытыми глазами, отказ от себя, взаимопроникновение. Бывшая жена Серваса Александра всегда «застревала на пороге», потому что хотела доминировать даже в постели. Мартен и с закрытыми глазами мог узнать язык Марианны, ее рот и эти поцелуи. Их рты и вправду нашли друг друга. У Серваса были другие женщины — после Марианны и даже после Александры, — но ни с одной из них не возникало такого чувства сопричастности и взаимодополняемости.

Сервас торопливо раздевал Марианну, узнавая все, что когда-то так возбуждало его, — золотистое руно на лобке, длинную шею, широкие плечи, соски, родинку, тонкую талию и хрупкие руки, крепкие бедра, сильные ноги и мускулистый, как у юного атлета, живот. Узнал он и это потрясающее движение, когда она выгнулась, подалась ему навстречу, прижалась влажным лоном. Сервас осознал, что воспоминания об этой женщине никуда не уходили, они дремали в подсознании, ожидая возрождения. Ему показалось, что он вернулся домой.

Циглер совсем не хотелось спать. Она вернулась к прежнему образу жизни и по ночам занималась любимым делом — искала информацию, систематизировала и перечитывала свои заметки на ноутбуке, с которым по требованию Жужки рассталась на все время отпуска.

Фотографии и газетные вырезки, пришпиленные к стенам в кабинете, были наглядным доказательством ее одержимости. Если бы членам парижской розыскной группы, с которой контактировал Сервас, пришло в голову войти в компьютер, они бы поразились количеству и содержательности информации, собранной Ирен о Гиртмане.

Она нашла в архивах швейцарской прессы кладезь сведений о детстве Гиртмана, годах его учебы на юридическом факультете Женевского университета, карьере прокурора, трехлетней работе в Гаагском международном трибунале. Одна швейцарская репортерша не пожалела времени и дотошно расспросила всех близких и дальних родственников, соседей и жителей Эрманса — маленького городка на берегу Женевского озера, где прошли первые годы жизни Гиртмана. Специалисты знают, что в детстве любого серийного убийцы всегда есть знаки — предвестники будущей судьбы: застенчивость, нелюдимость, неумение общаться, нездоровые вкусы, исчезновение соседских котов и собак… Именно эта журналистка раскопала факт, настороживший сыщиков. Когда Гиртману было десять, при невыясненных обстоятельствах погиб его восьмилетний брат Абель. Случилось это во время летних каникул. Родители мальчиков только что расстались и отправили детей к бабушке с дедушкой, на ферму. Дом стоял на берегу озера Тун, что в бернском Оберланде: потрясающий вид, синь над головой, синь под ногами, а на заднем плане — цепочка ледников, похожих, по меткому определению Шарля Фердинанда Рамюза, на «пирамиду тарелок на стойке». Пейзаж с открытки. Старики держали коров и гусей, была у них и голубятня. Многие свидетели рассказывали, что Юлиан был замкнутым ребенком, сторонился других детей и играл только с младшим братом. Юлиан и Абель совершали долгие велосипедные прогулки вокруг озера, иногда длившиеся до самого вечера. Они сидели на мягкой пышной траве и смотрели, как у подножия пологого холма, на озерных водах, плавают белые яхты, слушали мерный перезвон колоколов в долине — их веселую перекличку разносили по округе атмосферные потоки.