Бернар Миньер - Круг

Она любила Мартена, она им восхищалась — и предала… Она лежала, скрючившись в темноте своей могилы, ни о чем не думала — просто не могла — и дрожала всем телом. Нахлынувшее отчаяние смыло из памяти солнечные картины счастья, тьма, холод и бездна надвинулись на нее, безумие вернулось, вцепившись острыми когтями в мозг. В подобные моменты она из последних сил цеплялась за одно-единственное видение, которому было под силу спасти ее от погружения в вечную тьму.

Она закрывала глаза и пускалась бегом по длинному пляжу. Начинался отлив, восходящее солнце освещало волны и влажный песок, ветер раздувал ее волосы. Она бежала, бежала, бежала. С закрытыми глазами, много часов подряд. Кричали чайки, шумело море, у горизонта, на фоне розового неба, раздували паруса яхты. А она все бежала и бежала. По пляжу, которому не было конца. Она знала, что никогда больше не увидит света дня.

Прожектора на вышках освещали внешнюю ограду тюрьмы. Стоянка была пуста, и Сервас поставил машину у самого входа. Усталости он не чувствовал — ее вытеснило кипевшее в нем бешенство.

Директор ждал их. Ночью его подняли с постели звонки — из суда, полиции, Управления исполнения наказаний: Министерство юстиции поручило ему «оказать полное содействие майору Сервасу и лейтенанту Эсперандье». Директор не мог понять всеобщего внезапного интереса к этой истории, поскольку не знал, что депутата от большинства, надежду правящей партии, едва не арестовали, а теперь он очищен от всех подозрений, и уже завтра члены правящей партии поспешат сообщить об этом прессе и будут энергично опровергать «достойные сожаления утечки информации», а потом выступят на ведущих телеканалах и заявят, что «в этой стране все еще существует презумпция невиновности, которая была бесстыдно попрана представителями оппозиции». В Париже отреагировали мгновенно: Поль Лаказ невиновен, значит, можно не списывать его с корабля. Правила игры снова изменились: пришло время сплотить ряды.

Все это не помешало директору тюрьмы более чем сдержанно отнестись к визитерам: глаза у майора-сыскаря покраснели от усталости, лицо и руки были в синяках и царапинах, голова перевязана, а молодой лейтенант вырядился в пижонскую серебристую куртку. Директор собрался закрыть дверь, но Сервас остановил его:

— Мы кое-кого ждем.

— Мне сообщили, что посетителей будет двое.

— Двое, трое… какая разница?

— Слушайте, время за полночь. Это займет много времени? Мне бы хотелось…

— Вот она.

На залитую дождем стоянку заехала машина жандармерии, из нее вылезла женщина в кожаной куртке, брюках и мотоциклетном шлеме с нелепой, крест-накрест, повязкой на лице, закрывающей нос и щеки, и левой рукой на перевязи. Она втянула голову в плечи и в несколько шагов преодолела расстояние до дверей. Циглер целый час отвечала на вопросы заместителя генерального прокурора Оша и нескольких офицеров из розыскного отдела жандармерии, после чего сразу позвонила Мартену и коротко рассказала о том, что с ней случилось, в очередной раз умолчав о «посещении» его компьютера.

— Как ты все это раскопала? — Сервас был озадачен.

Ирен показалось, что он не удивился, услышав, что Марианна за ним шпионила, но она кожей почувствовала всю безграничность его печали. Мартен предложил Циглер присоединиться к ним для допроса в тюрьме; она спросила, почему он не в больнице, но ответа не дождалась.

— Она с нами, — сказал сыщик, — можем идти.

«Что это за цирковое представление?» — думал директор, глядя на покалеченную блондинку, но приказ пришел с самого верха: «Сделайте все, о чем они попросят, вам ясно?» Он пожал плечами, приказал охранникам пропустить посетителей, не обращая внимания на сработавшую рамку безопасности, и сам повел их по тюремным коридорам.

— Входите. Парень вас ждет, — сообщил директор и поспешил ретироваться: то, что будет происходить в комнате для допросов, не его проблема.

— Добрый вечер, Юго, — сказал Сервас, обращаясь к сидевшему за столом молодому человеку.

Тот поднял голову, увидел лицо Циглер, и в его голубых глазах промелькнуло удивление.

— Что происходит? Меня вытащили из постели…

Мартен сделал над собой усилие, чтобы скрыть гнев, и они устроились напротив младшего Бохановски. У них не было юридических оснований допрашивать человека, с которого сняли все обвинения в убийстве, но они могли побеседовать с ним о деле Элвиса, на это Сарте согласился.