Бернар Миньер - Круг

Девушка присела на край кровати, откинула назад голову и начала промокать кровь на лбу полой майки, выставив напоказ крошечную грудь в лиловом лифчике.

— Что вы хотите ему сказать?

— У нас есть вопросы.

— Я — Хайзенберг.

Сервас и Эсперандье переглянулись. На мгновение им обоим пришла в голову мысль, что девица их морочит, но Сервас понял, что это не так. Наркополицейские не сказали, что Хайзенберг — женщина; они наверняка здорово веселились, представляя, какие лица будут у коллег-соперников, когда они «познакомятся» со строптивым осведомителем.

— Сажайте, я все равно не стану отвечать. У меня договор. Это даже где-то записано.

— Мы о нем и слыхом не слыхивали.

— Да вы что? Мне очень жаль, но это работает именно так, парни. Я беседую только с людьми из наркоотдела. Вы не имеете права так со мной обращаться!

— Вынужден тебя огорчить: правила изменились. Звони куратору, если хочешь. Давай. Пусть он подтвердит… Нам нужны ответы, у тебя больше нет иммунитета, так что одно из двух: либо отвечаешь, либо отправляешься за решетку.

Девушка сверлила сыщиков злыми зелеными глазами, пытаясь понять, не блефуют ли они.

— Звони куратору, кому сказано! — Сервас решил надавить.

Она сдалась.

— Что вам нужно?

— Задать несколько вопросов.

— Каких еще вопросов?

— А вот каких: Поль Лаказ — твой клиент?

— Что-о-о?

— Поль Ла…

— Цыпленочек, я знаю, кто такой Поль Лаказ. Вы что, издеваетесь? Думаете, такой, как он, стал бы рисковать, заправляясь у меня? Вы совсем охренели?

— Кто у тебя покупает? Студенты?

— Не только. Шантрапа из Марсака, элегантные богачки с уродливыми рожами, даже рабочие: в наше время кокаин демократизировался — как гольф.

— Ты небось хорошо успеваешь по социологии, да? — съязвил Эсперандье.

Она даже взглядом его не удостоила.

— Как у тебя все устроено? — спросил майор. — Где ты держишь товар?

Она объяснила, что ей помогает «кормилица», так полицейские называют человека, который соглашается брать на хранение товар. Как правило, на такой риск идут нарики в обмен на несколько доз. «Кормилица» Хайзенберга наркоманкой не была: восьмидесятитрехлетняя дама жила одна в собственном доме, и дилерша раз в неделю забегала к ней поболтать.

— У тебя есть список клиентов? — продолжил допрос Сервас.

— Что? — Она вытаращила глаза от изумления. — Нет, конечно!

— Знаешь Марсакский лицей?

Она взглянула на него с подозрением.

— Ну-у…

— Среди твоих клиентов есть лицеисты?

Она кивнула, и Сервас угадал вызов в ее взгляде.

— Угу.

— Что? Не слышу…

— Не только лицеисты…

Мартен ощутил холодок возбуждения.

— Преподаватель? С какого факультета?

Она даже не пыталась скрыть торжествующую улыбку.

— Вот именно, преподаватель. Из Марсака. Из лицея для избранных. Не ожидали?

Сервас смотрел ей в глаза, прикидывая, не блефует ли она.

— Имя! — потребовал он.

— Ну уж нет. Я не стукачка!

— Да что ты! А как же договор с наркоотделом?

— Это совсем другое! — оскорбилась дилерша.

— Знаешь Юго Бохановски?

Она кивнула.

— Давида Жембо?

Тот же ответ.

— Назови имя преподавателя. — Мартен гнул свою линию.

— Не могу, дружок.

— Все, с меня довольно… Ты отнимаешь у меня время… В наркоотделе на тебя есть дело — толстое, как том Талмуда. На сей раз судья не будет таким снисходительным: стоит нам позвонить — и он тебя упечет на… в общем, не на один день.

— Ладно, будьте вы прокляты! Ван Акер.

— Что ты сказала?

— Франсис ван Акер. Так его зовут. Уж не знаю, что он преподает в лицее. Тип с бородкой, воображает, что он — пуп земли.

Сервас молча смотрел на девушку. Франсис… Как ему раньше не пришло в голову?

Их четверо в машине. Они едут очень быстро. Слишком быстро. Ночь. Дорога петляет по лесу, стекла опущены. Ветер ерошит им волосы. Марианна сидит рядом с ним на заднем сиденье, он вдыхает клубничный аромат ее шампуня. Фредди Меркьюри спрашивает, кто хочет жить вечно, а Стинг интересуется, любят ли русские детей. За рулем Франсис.

Четвертый — это наверняка Джимми, а может, Луи, Сервас уже не помнит. Они с Франсисом болтают ни о чем, смеются, переругиваются. Они пьют пиво, они выглядят радостными, бессмертными и хмельными. Франсис слишком разогнался. Как всегда. Но на сей раз они взяли его машину. В свободной руке, как по волшебству, появляется косячок; он протягивает его Джимми, и тот, глупо хихикнув, затягивается дымом. Сервас чувствует, как напряжена Марианна. На ней митенки со стразами — она не надевает их только летом, — теплые пальцы переплетаются с пальцами Мартена, их руки подобны звеньям цепи, которую никто не сможет разорвать. Сервас наслаждается этими мгновениями счастья, сидя в полумраке салона на заднем сиденье: они — он и она — единое целое, и неважно, что Франсис так гонит, а в машине холодно. Свет фар выхватывает из темноты стволы деревьев, лента дороги стремительно разматывается, в салоне пахнет травой и ароматами ночи. Из радиоприемника несется голос Питера Гэбриела, он заливается соловьем о Кувалде. Внезапно Марианна прижимается губами к уху Серваса и шепчет: