Николай Rostov - Клоповский фонарь. Эпопея в полифоническом ключе конспективно

– От Пелагеи вашей – супруги законной!

– А ну-ка потише!

– Не бойтесь, не найдет она вас. Она с вами не в прятки, как вы с ней, а в жмурки играет. Дождик, кажется, пошел.

Соня подставляет ладонь, ловит дождевую каплю, зажимает в кулаке.

– Ты ее точно божью коровку, – усмехается Иван Иванович.

– Пойду я, дядь Вань.

– Постой, – берет он ее за руку. – Разговор у меня к тебе есть.

– Какой разговор? – освобождает она руку.

Иван Иванович достает «казбечину». Закуривает.

– Про свиданку свою последнюю расскажи… с инопланетянином, – говорит, сделав две затяжки, и делает третью.

– Не могу, дядь Вань. Протокол подписывала.

– Ишь ты! – качает он головой. – Да брось ты, – чуть ли не бьет Соню по руке, – ловить свои капли!

Она разжимает кулак и, глядя на капли дождя, падающие на ладонь, читает тихо и монотонно:

– Это ты о чем? – недовольно перебивает ее Иван Иванович.

– Это не я… Прасолов, – отвечает она отрешенно.

Капли на ее ладони, еще не слившиеся, лежат гроздью белой смородины, и она кладет в рот с ладони эту смородинную гроздь дождя, делает движение рукой, словно срывает губами с веточки ягоды, и говорит, как бы согласившись с ним, с Прасоловым, отведав этих ягод:

И опять подставляет ладонь под капли.

– Прасолов? – уверенно, тоном все знающего, небрежно уточняет Иван Иванович. – Следователь, что ли, из Москвы?

– Нет, поэт из соседней области, – отвечает Соня, стряхивает капли с ладони и продолжает читать стихотворение:

– Абсолютно! – сочувственно гаркает Иван Иванович. – Летел-летел к нам с такой высоты – и замертво! А ты, – добавляет укоризненно, – «протокол подписывала». – И говорит как можно душевней, не скрывая, правда, на нее, Соню, свою горькую обиду: – Я не для протокола тебя спрашиваю. Что под протокол ты сказала, я знаю. Но разве душу-то под него выговоришь?!

Выговаривать свою душу Соня не хочет и вне протокола – и откровенничает, грубо, по-бабьи, говорит:

– Беременная, Иван Иванович, я от него. А про последнюю мою с ним свиданку… ну что сказать? Недолго он у меня был. К начдиву нашему полулегендарному торопился.

Замолкает.

Молчит и Иван Иванович. Наконец Соня шепчет:

А дождь разошелся вовсю.

Жесткий. Холодный.

Генерал-лейтенант Клопов Т. Г. прожил жизнь суровую, но веселую.

Одним словом, военную.

Он, будучи ровесником века и сыном пролетариата по причине круглого своего сиротского происхождения, в девятнадцатом году был уже красным начдивом – и всласть порубал своей шашкой и белых, и черных, и желтых, и зеленых, и прочий несознательный цвет Гражданской войны – и все это на скаку, на рысях, аллюром и галопом.

Весело процокал его рафинадный кавалерийский конь и по брусчатке Красных парадов вплоть до тридцать седьмого.

Тут его биография сделала крутой слом, но ненадолго.

В сорок первом году о нем лично вспомнил товарищ Сталин и лично назначил командовать взводом – и зорко потом следил за ним, отмечая иногда в своих приказах Верховного Главнокомандующего.

Пройдя в боях от комвзвода до командующего фронтом, Клопов Т. Г. получил положенный ему орден Победы, а в сорок восьмом году – положенные ему двадцать пять лет колымских лагерей.

В пятьдесят третьем его реабилитировали, вернув партбилет, звание и даже его легендарную шашку, и он продолжил дальнейшее прохождение своей службы уже без «веселых» катавасии в своей биографии, но и без прежнего блеска.

В семидесятом году вышел в полную генеральскую отставку, но уехал жить в свой родной город Клопов, купил там неказистый дом и стал писать свои, модные – и в масть тому времени, мемуары, итожащие его и советского Государства легендарные жизни.