А сторож морга продолжает издеваться.
– Если ты его так уж хочешь посмотреть, – говорит он простодушно, – то его вскорости хоронить будут. Там и поглядишь. Бесплатно! – И прямо-таки закатывается.
– Я сейчас хочу! – напирает ободренный словом «бесплатно» Иван Иванович, бывший милиционер, а потом за правду-матку выгнанный председателем кооператива «Агент» с должности агента по борьбе с нарождающейся в Клопове проституцией и давно процветающим Серегиным рэкетирством привокзальных старушек, торгующих на радость пассажирам проходящих поездов горячей картошкой с лучком и укропчиком, похмельным малосольным огурчиком, грибками-ягодками; агентом по ловле сбежавших из дома котов в период весеннего кошачьего беспутства; агента… В общем, выгнанный с должности агента по всякой перестроечной всячине, ободренный словом «бесплатно», напирает; а Василий Григорьевич, переспросив: «Значит, Вань, сейчас хочешь?» – бьет в самый корень его интереса:
– А зачем? Частный сыск запрещен. – И задумчиво добавляет: – Да у тебя, пожалуй, и не получится.
– Это почему же?
– Таланту в тебе такого нет.
– А поспорим?
– На ящик водки!
– А давай!!!
Они протягивают друг другу правые руки, как бы здороваясь.
– А кто же нас разнимет? – спохватывается сторож, и Иван Иванович сообразительно и глумливо подсказывает:
– Инопланетянин.
– А что ж, пусть разнимет.
Идут в морг.
В морге холодно и пусто.
– А где же инопланетянин, Василий Григорьевич?
– Он у меня, Вань, по первому мертвецкому разряду – в холодильнике. – И вдруг истошно орет: – Отбой! Его следствие сургучной печатью запломбировало.
– Не боись, Григорич, печать не трону.
– Ну да, ну да, ты же у нас главный франкмасон.
Подходят к холодильнику, Иван Иванович осматривает печать, говорит:
– Плевое дело. Дилетант ставил.
– Ишь ты, дилетант. Ее сам из Москвы засургучивал, а ты – плевое дело. Я даже его спросил: как там Гдлян? А он насупился сурово, по-прокурорски: разберемся!.. Ну, открывай, что ли, профессионал частного сыска!
Иван Иванович распахивает холодильник.
Он пуст.
…
Серега проснулся среди ночи и стал сочинять стихи.
Вот что у него получилось сразу.
Серый дождик воробьиный
стекла серые сечет.
Про березку и рябину
детский хор поет.
А потом он ворочался-ворочался, подходил даже к окну и смотрел на звезды; курил, но путного стиха все равно в голову больше не лезло. Он бросил сочинять и стал вспоминать: свою школу, школьный актовый зал, занавес и кулисы из оранжевого плюша, запевалку Соню, поющую песню про березку и рябинку, и зазвучал вдруг в его голове Сонин голос:
Край родной, навек любимый.
Где найти еще такой,
Где найти еще такой?
И ему стало очень хорошо – и слеза, словно звезда по небосклону, скатилась по его щеке. И вдруг матерное сочинилось!
На далёкую чужбину
журавли летят.
Вот такую, блин, картину
вижу, мать!.
Соня Клопова три года тому назад окончила среднюю школу и уехала в Москву.
Покантовавшись там с годик, купила на Ярославском вокзале плацкартный билетик на верхнюю боковую полку – и айда по России!
Накатавшись по стране досыта, наглядевшись на жизнь допьяна, вернулась в свой родной Клопов, не затаив обиду ни на Москву-мачеху, ни на Россию-матушку, ни на горемычный белый свет.
Только и сказала матери: «Бывает», – когда та ее спросила: «Ну как, Сонька, нашла счастье?»
А дождик с четырех сторон
Уже облек и лес и поле.
Так мягко, словно хочет он,
Чтоб неизбежное – без боли.
Д. Прасолов
Привокзальный скверик. Пасмурно. Вот-вот пойдет дождь. На скамейке сидит Соня. К ней подходит Иван Иванович.
– Не возражаешь? – говорит он милицейским тоном и садится рядом.
– Не возражаю, – вяло отвечает она.
– А вдруг мешаю? Может, свиданка у тебя с кем?
– Моя свиданка, дядь Вань, последняя… в седьмом классе была.
– Ой ли?!
– По себе, что ли, судите? Так с Анфисой Петровной у вас не свиданки, а прятки.
– От кого это прятки?
Читать дальше