Ю Несбё - Охотники за головами

«Охота на калидонского вепря».

Казалось, свет пробивался из-под нижних, почти четырехсотлетних, слоев краски. Вместе с пятнами теней он придавал охотничьей сцене очертания и форму – Диана называла это светотенью.

Картина оказывала почти физическое воздействие, втягивала внутрь как магнит, – это было все равно что встретиться с харизматической личностью, о которой знал прежде лишь по рассказам и фотографиям. Эта красота застала меня врасплох. Гамма, правда, была мне знакома по его более поздним и более известным картинам из Дианиного альбома: «Охота на львов», «Охота на гиппопотама и крокодила», «Охота на тигров и львов». В книге, которую я читал вчера, говорилось, что это полотно – первая картина Рубенса с охотничьим сюжетом, источник его более поздних шедевров. Свирепый калидонский вепрь был наслан богиней Артемидой в окрестности города Калидона за непочтение к ней местных жителей. Но лучший в Калидоне охотник, смертный юноша Мелеагр, сумел в конце концов заколоть чудовище копьем. Я глядел на Мелеагра, на его обнаженное мускулистое тело, его исполненное гнева лицо, что-то смутно мне напоминавшее, на копье, которое вот-вот вонзится в тело зверя. Так напряженно и в то же время торжественно! Так обнаженно – и в то же время таинственно! Так просто. И бесценно.

Я снял картину, вынес на кухню и положил на стол. Под старинной рамой, как я и предполагал, находился подрамник, к которому крепился холст. Я достал два самых простых и необходимых инструмента, которые взял с собой: шило и кусачки. Скусил почти все гвоздики, кроме тех, которые понадобятся мне снова, вытащил их, освободил подрамник и с помощью шила стал расшатывать штифты в пазах. Я провозился дольше, чем рассчитывал; Уве все-таки прав насчет мелкой моторики. Но спустя двадцать минут копия уже находилась в раме, а оригинал – в папке.

Я повесил картину на место, закрыл за собой дверь, проверил, не оставил ли следов, и вышел из кухни, сжимая папку в потной руке.

Проходя по гостиной, я бросил взгляд в окно и увидел дерево с наполовину обнажившейся под ветром кроной. Не успевшие облететь огненно-красные листья подсвечивались косыми лучами пробивающегося сквозь тучи солнца, так что казалось, что ветки охвачены пламенем. Рубенс. Краски. Это его палитра.

То был магический миг. Миг торжества. Миг преображения. Тот миг, когда отчетливо видишь, как решения, казавшиеся неимоверно трудными, вдруг предстают как очевидные. Я хочу стать отцом, я собирался ей сказать об этом вечером, но ощутил это именно теперь. Здесь, сейчас, на месте преступления, с Рубенсом под мышкой и этим великолепным, величественным деревом перед глазами. Вот миг, который следовало бы увековечить в бронзе, – как память, как вечный сувенир, принадлежащий нам с Дианой, чтобы иногда доставать его в дождливые дни. Это решение, подумается ей, незапятнанной, было принято в миг просветления и без всякой иной причины, кроме любви к ней и нашим будущим детям. И только я, лев, глава прайда, буду знать суровую правду: что горло зебры было перекушено после прыжка ей на загривок, что холм был залит кровью ради них, моих невинных львят. Да, так укрепится наша любовь. Я достал мобильник, снял перчатку и набрал номер ее телефона от «Прада». Я пытался сформулировать фразу, пока дожидался соединения. «Я хочу подарить тебе ребенка, любимая…» Или: «Любимая, позволь мне подарить тебе…»

И тут зазвучал аккорд G11sus4 Джона Леннона.

«It’s been a hard day’s night…» [12]Что да, то да. Я взволнованно улыбался.

Пока до меня не дошло.

Я ведь слышу это здесь!

Ерунда какая-то.

Я опустил трубку.

И вдалеке, но достаточно отчетливо, расслышал, как «Битлз» начинают играть «A Hard Day’s Night». Ее рингтон.

Мои ноги, словно залитые бетоном, застыли на крафт-бумаге, покрывающей пол.

Вот они начали двигаться на звук, покуда сердце стучало тяжко и медленно, как бьют в литавры.

Звук доносился из-за двери, приоткрытой в коридор с внутренней стороны парадных комнат.

Я открыл дверь.

Это была спальня.

Кровать посреди комнаты была аккуратно застлана, но ею явно пользовались. В изножье лежал чемодан, а сбоку стоял стул, на спинке висела какая-то одежда. В незакрытом шкафу виднелся костюм на вешалке. Тот самый, в котором Клас Греве был на собеседовании. Где-то тут, в спальне, пели на два голоса Леннон и Маккартни – с той энергетикой, которой на более поздних дисках у них уже никогда не было. Я огляделся. Встал на коленки. Наклонился. И увидел его. Телефон от «Прада» лежал под кроватью. Видимо, выскользнул из кармана ее брюк. Возможно, когда он их с нее сорвал. А она не хватилась телефона, пока… пока…