Рут Уэйр - В темном-темном лесу

– Мне очень нужен телефон, – твердо говорю я. – Обещаю, что не буду звонить никому из тех, кто был в доме.

– А… – сдержанно произносит Ламарр. – Кстати, это нам тоже нужно с вами обсудить. Мы бы хотели взглянуть на ваш телефон, если вы не возражаете.

– Я не возражаю. Главное, потом вы мне его отдадите?

– Да. Но мы не можем его найти.

Я замираю. Если телефон не у них, то где?

– Он был у вас с собой, когда вы выбежали из дома?

Я напрягла память. Нет, не было. Я вообще большую часть дня не брала его в руки.

– Мне кажется, он остался в машине Клэр. Я думаю, что выронила его, когда мы ездили на стрельбище.

Ламарр качает головой.

– Нет, машину мы тщательно обыскали. И дом тоже.

– Тогда, может, я его на стрельбище потеряла…

– Мы проверим. – Она делает запись в блокноте. – Хотя вряд ли. Мы много раз звонили на него, никто не отвечает. Думаю, на стрельбище его бы кто-нибудь услышал.

– А что, сигнал проходит? – Я удивилась тому, что батарея так долго держит заряд. – А откуда вы знаете мой номер?

– Нам дала его доктор да Суза.

До меня не сразу доходит, что она про Нину.

– И что, сигнал точно проходит? Прямо звонок, не голосовая почта?

– Да… Вроде да, надо проверить. Но я практически уверена, что сигнал проходил.

– Значит, телефон не в доме. Там сети нет.

Ламарр хмурится, ее идеальный лоб прорезает вертикальная морщинка.

– Ну, техников мы уже озадачили, скоро они его запеленгуют. Мы сразу вам сообщим.

– Спасибо, – говорю я и прикусываю язык, чтобы не спросить: а вам-то зачем мой телефон?

Мне определенно становится лучше, потому что я чувствую волчий голод. Два часа назад я проглотила обед с мыслью: «А что так мало?» Примерно как в самолетах – смотришь на столовую ложку картофельного пюре и сосиску размером с мизинец и думаешь: для кого это вообще? Порции таких размеров в пафосных барах называют «канапе».

И мне скучно. Господи, как мне скучно! Уже не хочется все время спать и совершенно нечем занять себя. Ни телефона, ни ноутбука с рукописью, так что не поработаешь. Радио достало. Дома, когда оно работает фоном для моих каждодневных занятий, мне даже нравятся бесконечные повторы одного и того же цикла. Я знаю, что идет за чем, и привычная смена программ знаменует для меня ход времени. Здесь же это действует на нервы. Сколько раз надо прослушать перечисление ключевых новостей дня, чтобы сойти с ума?

Но хуже всего страх.

Есть такой эффект у тяжелобольных, я замечала это у дедушки в его последние недели. Проблемы мира перестают тебя волновать. Мир просто сжимается до твоих сиюминутных ощущений: завязки больничной сорочки неприятно давят на ребра, болит спина, кто-то держит за руку. Наверное, это какой-то защитный механизм. Чем хуже ты себя чувствуешь, тем сильнее сжимаются границы значимого мира, пока наконец единственной задачей не становится дыхание.

У меня сейчас идет обратный процесс. Когда меня сюда привезли, единственной моей задачей было не сдохнуть. Вчера мне хотелось спать и зализывать раны.

Сегодня меня начали волновать более масштабные проблемы.

Официально я не подозреваемая. Все-таки я пишу детективы и знаю, что в этом случае процедура допроса была бы другой, мне предложили бы адвоката, зачитали бы права.

Нет, пока они пытаются что-то нащупать. И явно не считают смерть Джеймса несчастным случаем.

Я помню слова, услышанные сквозь толстое стекло в первую ночь. «Господи, то есть это убийство?» Тогда они казались бредом, плодом моего воспаленного, одурманенного обезболивающими воображение. Теперь же они стали реальными. Слишком реальными.

Когда в дверь стучат в следующий раз, я даже не отвечаю. В ушах у меня казенные наушники, я слушаю радио с закрытыми глазами, воображая, что я дома.

Медсестры не стучат. А если стучат, то так, для галочки, и тут же заходят.

Приглашения дожидается только Ламарр, а ее я сейчас видеть не готова. Не готова отвечать на ее спокойные, мягкие, но на удивление упорные вопросы. Я не помню, не помню, ясно вам? Я ничего не скрываю, просто у меня в памяти на нужном вам месте слепое пятно. Гребаное. Слепое. Пятно.

Я слушаю радио и жду, когда она уйдет. Но тут дверь потихоньку отворяется, как будто кто-то решил осторожно просунуть голову.

– Ли? – слышу я шепот. – То есть прости, Нора?

Я резко сажусь на кровати. Нина!

Я сдергиваю наушники, пытаюсь вылезти из постели; то ли из-за травмы, то ли из-за низкого давления перед глазами все плывет.