Каролина Эрикссон - Не исчезай

Когда позвонили из больницы и сказали, что она попала в аварию, я была дома одна со Смиллой. Алекс с утра уехал в Морхем. Чтобы побыть несколько дней в уединении и закончить один большой проект – так он сказал перед отъездом.

– Ситуация тяжелая, – сказала по телефону медсестра.

В это мгновение земля разверзлась у меня под ногами, в груди что-то треснуло. В первый год, когда я уехала из дома и покинула мамино теплое гнездо, я была потеряна. Обнаружила, что мир – это неприятное и страшное место. Я выучилась на психолога, думая, что это поможет мне разобраться, почему я чувствую себя как брошенная собака. Только когда родилась Смилла, мне удалось собрать себя по кусочкам. Теперь у меня были обязанности. Самоотверженное материнство стало моим призванием. И мама теперь была не просто точкой опоры. Она стала образцом для подражания, путеводной нитью.

Я сжимала телефонную трубку, боясь спросить, вынужденная спросить:

– Насколько тяжелая?

– Приезжайте как можно скорее, – был ответ.

Смилла не хотела никуда уезжать без Тирита и своих игрушек, так что я вытащила кошачью корзинку для переноски и наш самый большой чемодан и позволила Смилле взять с собой все, что ей угодно. Августовский вечер превратился в ночь, которая сжимала свои темные стены вокруг нас, пока мы ехали в Морхем. Всю дорогу я ехала слишком быстро. С трудом различала дорогу из-за слез, которые струились по лицу. Мамины следы, по которым я следовала всю жизнь, скоро должно было смыть с лица земли. Пример, который она подавала и которому я безуспешно пыталась подражать, вот-вот должен был поблекнуть. Кем я буду без нее? Как смогу противостоять миру и тому, во что превратилась моя жизнь?

Я сразу поняла, что машина, припаркованная у дома, принадлежит другой женщине. Если раньше я старалась ничего не замечать, дальше так продолжаться не могло. Я не рассказала о том, что случилось, не предупредила о приезде и позвонила Алексу, только когда мы со Смиллой уже стояли у дома. Возможно, бессознательно я хотела застигнуть его врасплох. Когда он вышел, я закричала изо всех сил. Я так кричала, что можно было подумать, что я вот-вот сойду с ума. Или уже сошла. Алекс, конечно, так и сказал бы. Такое поведение было совсем на меня не похоже. Совсем иначе вела себя жена, которую он слепил. Жена, которая умела замять, стерпеть, посмотреть в другую сторону. Я точно не помню, что я кричала, возможно, я не произносила никаких слов и предложений. Возможно, это просто был долгий нечленораздельный крик, порожденный страхом и отчаянием оттого, что мама покидает меня. Другая женщина – ты – тогда не была для меня важна. Еще нет.

Ненависть прокралась позже, уже в больнице. Два дня и две ночи я дежурила у маминой кровати. Сидела рядом с ней, держала ее за руку и торговалась с высшими силами. Если только она выживет, я… что я? Мне нечего было предложить взамен. Я пыталась догадаться, что мама одобрила бы, какую жертву сочла бы подходящей. Но единственное, что приходило в голову, – это Смилла. Единственное, что что-то значило, единственное, что, по мнению мамы, было важным, – это моя забота о дочери. Ради Смиллы я должна быть готова на жертву. Я вспомнила, как мы приехали в Морхем, как Смилла выпрыгнула из машины и бросилась в объятия Алекса. Как она уткнулась лицом ему в грудь, когда он поднял ее. Как будто искала защиты, как будто только он мог защитить ее. Он и женщина, которая ждала в доме. В нашем доме.

Ненависть охватила меня, наполнила до краев, она теснилась и клокотала под кожей. Я не знала, что делать со всей этой мрачной жестокостью, не знала, куда или к кому обратиться. Моя мама умерла у меня на глазах. В тот чудовищный вечер были мгновения, когда мне казалось, что ее лишили жизни не травмы, полученные в аварии, а моя бурлящая ненависть. Она разлилась по моему телу как яд. Должно быть, она струилась из меня, просочилась сквозь кожу и отравила маму, когда я брала ее руку в свою.

Когда я вернулась домой из больницы, Алекс и Смилла уже были там. Мы почти не общались друг с другом, и я не помню слов, которые мы говорили. Все было смутным и шумным и снаружи, и внутри меня, как будто я вот-вот должна была раствориться в пространстве. Я проводила время в спальне с опущенными шторами. Мать оставила меня. Она никогда не объясняла, как мне придется жить дальше, когда ее не станет. День и ночь, свет и мрак – все перемешалось. Я просто лежала будто под наркозом.