Эл Ригби - Ночь за нашими спинами

Элмайра вздрагивает. В моем рассудке отчаянно протестует все, что может протестовать. Нет…

Нет.

Он не мог. Он наш мэр, наш отец, мудрый король с двумя глупыми сыновьями. Он жалел Гамильтона. Жалел меня. Ел со мной одно яблоко, а когда-то не дал сделать самую большую и последнюю ошибку в своей жизни. Я ведь была самым верным из его пажей…

– Кстати, свора. Вам понравился наш подарочек? Каруселька? Хорошо поспали?

Ван Глински пристально смотрит на него. Я вижу, что его зрачки сузились, но усталый голос звучит почти мягко:

– Я отвечу за них. Мы… премного благодарны.

Мэр обдумывает слова, но вряд ли понимает их суть. А я – понимаю. И я не отвожу глаз, когда Ван Глински смотрит прямо мне в лицо. Человек, давший мне имя. И, возможно, передавший некоторую часть своей живучести и упрямства.

– Вопросы будут, Сайкс? – Бэрроу с улыбкой поднимает брови. – Прежде чем меня пристрелят? Только я не собираюсь выдавать имена друзей, лучше предоставлю вам самим право отгадывать, с какого конца гниет рыба. Что еще?

Сайкс молчит. Теперь голос подает Элм. Но она не спрашивает, а утверждает:

– Вы знаете, где Серебряная колба. Вы не воспользовались ею. Вы могли рассеять темноту и ликвидировать аномалии, у вас была бы целая планета, с которой все равно никто бы не убежал. Земля далеко…

Какое-то время Бэрроу молчит. А потом вдруг начинает тихо смеяться. И это пугает едва ли не сильнее его слов.

– А теперь представим, что случилось бы потом. Люди и разумные твари типа вот этого, – мэр машет рукой в сторону Джона, – расползаются и плодятся. Пять-шесть тварей вроде него, – Бэрроу указывает на Сайкса, – основывают государства. Пара десятилетий, и планета – уменьшенная копия Земли, какой я ее помню. И все жрут, гадят, убивают друг друга. Ну а потом… – он делает взмах в сторону единоличника, – тварь вроде него нажмет какую-нибудь кнопку и запустит ракеты, которые всех убьют. Ну а так… посмотри, Элмайра, и вы все тоже посмотрите. Мы вместе. Едины. Осторожны. Трясемся над каждым кусочком земли, чтобы не сделать хуже.

– И прячемся от мертвых ангелов?

– Ангелы… всегда карали и хранили. Это они делают и здесь.

– Вы просто…

– За все надо платить, а страх – отличная валюта. И потом… – Мэр отворачивается от Элмайры и, потягиваясь, встает. – Придется расстроить вас. В гробу я видал вашу Серебряную колбу, а знавшие о ней мертвы уже около шестидесяти лет. Я даже не уверен, что Гранге и Борельский довели работу до конца. Правда, у них вроде бы была карта с каким-то тайником, но вот незадача… все сгорело.

Он делает паузу, явно наслаждаясь эффектом. Но его перебивает Элм:

– Карта цела. У Гранге была внучка. Большую часть своей жизни она посвятила попыткам починить кольца. Но знаете…

В этот миг в ней что-то меняется – настолько резко и пугающе, что все, даже Сайкс и Анна, вздрагивают. Ее глаза вспыхивают зеленым, и по комнате начинают гулять сквозняки. Их все больше. Они воют сотней дурных голосов, играют нашими волосами, треплют одежду. Наконец они образуют кокон – невидимый, но осязаемый. Точно вокруг Элм, парящей над полом. Два сияющих провала ее глаз вглядываются в лицо мэра. А когда снова раздается ее голос – чужой и холодный – я понимаю, что произошло. Перед нами королева. И королева в ярости.

– Не надо было убивать Мари. Она бы не нашла дорогу через Коридор! Алхимик Майриш Лафау, один из адъютантов Ставки Духов, был вчера брошен в Душерубку. Имей я власть над живыми… вы отправились бы вслед!

Глаза Элм вспыхивают еще раз, а затем гаснут. И сквозняки чуть утихают.

– А теперь позвольте, господин… ах да, товарищ… мэр, рассказать коротенькую историю о вас двоих. Действительно… коротенькую.

Ее ногти – еще более длинные, чем обычно, загнуты, как у монстра. Подлетев вплотную, она хватает мэра за правую руку и дышит ему на ладонь. Бэрроу молчит. А на его коже отчетливо проступает широкий черный след. Ожог? Нет, это…

Следы гниения. Точно такие же уродовали щеку красивого призрака.

…Он был алхимиком. Из тех, кто всегда бросал вызов высшим силам, славных, но слишком жадных до знаний. А еще он любил себя – свой ясный ум и свою красоту. Хотел уберечь это… и поэтому искал формулу, которая возвращала бы молодость, продлевала бы жизнь. Бесчисленные эликсиры, которые один за другим вливал в горло своим женам, слугам, друзьям.

Майриш Лафау не довел формулу до конца, это сделали много веков спустя, расшифровав его записи. Он же был сожжен на костре, а после смерти – навечно проклят собственной красотой и меткой гниения. Но его острый ум не могли не оценить. Ему позволили стать призраком. Он поднялся достаточно высоко, а с течением времени его преступления поблекли. Их затмили другие.