Бернар Миньер - Не гаси свет

— Да. — Ее жених напел несколько тактов.

«Клавесин, электроорган «Хэммонд», флейта, — вспомнила Штайнмайер. — Вечная мелодия, ключ к детству, музыкальный пароль».

— Ты понимаешь, что его передачи изменили наше видение мира? Сформировали взгляды целого поколения? — все никак не мог успокоиться Жеральд. — А твоя мать?! Знаешь, сколько раз я видел ее лицо на экране, когда был подростком? Почему ты не взяла их фамилию?

— Да потому, что не видела смысла менять настоящую на псевдоним! — огрызнулась Кристина.

— И все-таки ты должна была сказать…

— Ну извини, хотела сделать сюрприз.

— И преуспела. У тебя потрясающие родители. Невероятные… Идеальная пара. Мы вместе уже много месяцев, а ты ни разу даже словом о них не обмолвилась! Почему?

Хороший вопрос.

— Это не самая любимая тема… — вздохнула журналистка.

Черт бы все это побрал… Она заперла «Сааб» и пошла по заснеженной улице к дому, ступая осторожно, как космонавт, по кочковатой, изрытой ямами лунной поверхности. К горлу подступала тошнота, переполненный желудок готов был извергнуть из себя все деликатесы, съеденные за праздничным столом. «В этом ежегодном обжорстве есть нечто отвратительное …»

Непристойное…

Такое же непристойное, как скорбь ее отца. Бывали моменты, когда Кристина смертельно ненавидела его за тот кокон траура, в который он себя заключил. Иногда ей хотелось крикнуть: «Мы тоже ее потеряли! Мы тоже ее любили! У тебя нет монополии на печаль!» Ги уже перенес одну онкологическую операцию на слюнных железах. Следующая не за горами… Может ли человек убить себя посредством рака?

Мадемуазель Штайнмайер так разнервничалась, что сумела набрать код домофона только со второй попытки. В холле было темно и так холодно, что ее пробрала дрожь. Она быстрым шагом прошла к почтовым ящикам и с некоторой опаской открыла свой. Почты не было. Кристина облегченно выдохнула, и тут заметила на решетке лифта табличку «Не работает». Чертыхнувшись, она пожала плечами: логичное завершение ужасного дня.

Женщина начала подниматься по лестнице. В доме было тихо, как в могиле. Когда свет на площадке третьего этажа погас, она остановилась перевести дух и услышала приглушенный звук телевизора и крики детей, доносившиеся из-за дверей чьей-то квартиры. Серый свет из слухового окошка освещал ступени, и Кристина пошла дальше.

Она чувствовала себя усталой и подавленной. Канун Рождества обернулся катастрофой — от начала и до конца.

«У тебя потрясающие родители. Невероятные… Идеальная пара!»

«Бедный мой Жеральд, ты воистину умеешь рассмешить!»

На лестничной клетке было совершенно тихо, но Кристину это не удивило: ее соседка вела себя как мышка — до тех пор, пока не открывала рот, чтобы сказать очередную гадость…

Журналистке оставалось преодолеть две ступеньки, когда она почувствовала запах.

Фу, чем это воняет? На лестнице лежал старый вытертый ковер, но от него пахло только пылью.

Сильный запах.

Аммиачный…

Кристина судорожно сглотнула. В воздухе воняло мочой. Только этого еще и не хватало! Она подошла к своей двери, и запах усилился. Какая мерзость… Зажгла свет, наклонилась, стараясь дышать ртом, и ее чуть не вырвало: низ двери был забрызган, из-под коврика вытекала лужа. Собачка не дотерпела? Но у соседки нет собаки. И она ненавидит «людей, которых собаки волнуют больше, чем судьбы человечества» («защитница людей» высказала эту инвективу в спину жиличке с верхнего этажа, когда та шла мимо них со своим пуделем). Может, этот пуделек и «проштрафился»? Такое случилось впервые, и хозяйке следовало бы убрать за псом… Кристина решила, что непременно все ей выскажет.

В квартире зазвонил телефон. Хозяйка стала судорожно шарить в сумке в поисках ключей, которые по закону подлости оказались на самом дне, под бумажными салфетками, наушниками, мятной жвачкой, ручками и помадой… Телефон продолжал звонить, настойчиво, нетерпеливо.

Наконец женщина отперла дверь, перешагнула через темное пятно на коврике, швырнула сумку на диванчик и сорвала трубку:

— Слушаю вас…

Из динамика донеслось размеренное дыхание.

— Слушаю, — повторила Штайнмайер.

— Ты могла бы спасти несчастную женщину, Кристина… Но не сделала этого… А теперь слишком поздно.

Журналистка покачнулась. Мужской голос. Сердце ее затрепыхалось, как перепуганная птица.

— Кто говорит? — спросила она требовательно.