Илья Пряхин - День города

– Короче , Дима, я тебе уже много раз объясняла: мне не интересны твои развлекухи, твои клевые чуваки и чувихи, я тебя, короче, просила мне не звонить и, тем более, не приходить сюда.

Понимая, что сынок самого богатого жителя Шмарова, при желании, вполне мог организовать ей проблемы на работе, Настя старалась лишний раз его не злить, говорила ровным, чуть скучающим тоном, лишь язвительно выделяя его излюбленное слово-паразит.

– Тебе что, девок не хватает? Чего ты прицепился, короче ? Ни в какую Москву я к тебе не поеду, и здесь у нас с тобой никогда ничего не будет.

Некоторое время он стоял молча, опустив голову и ковыряя носком кроссовка землю перед крыльцом, потом, не поднимая глаз, глухо произнес:

– Я ведь могу и по-другому. Могу просто приехать в «Пит-Стоп», заплатить бабки, и пойдешь, ты, Настена, со мной наверх.

– Не пойду. У нас любая может отказаться идти наверх со стремным клиентом.

– Так то со стремным, – усмехнулся Манцур. – А я к Сазоновой подойду, заплачу втрое, посмотрим, каким стремным я для нее буду.

– Подойди – посмотрим, – ответила Настя равнодушно, но равнодушие это было напускным.

Да, официантка могла подняться с клиентов в верхние комнаты только по обоюдному согласию и только в том случае, когда ее было кем заменить в зале. Обычно девушки занимались подобной подработкой после окончания смены, что негласно приветствовалось заведением, забирающим себе половину дополнительной выручки. Были, конечно, и такие, кто наверх не ходил принципиально, но по странной закономерности надолго они в «Пит-Стопе» не задерживались.

Но в случае с Манцуром все казалось сложней: он действительно мог предложить Сазоновой, номинальной хозяйке заведения, такую сумму, ради которой весьма демократичные традиции будут с готовностью нарушены, и Настю отправят на второй этаж в приказном порядке. К тому же, зная об изобретательности Манцура-младшего на предмет всевозможных гадостей и скандалов, Сазонова вряд ли решится злить его отказом.

– Ладно, Настена, – произнес Манцур тихо. – Ты свое слово сказала. Теперь очередь за мной.

Все так же, не поднимая головы, он резко развернулся и торопливо пошел в сторону калитки. Проходя мимо оборудованного Демидовым «места для релаксации», затормозил, секунду постоял, словно о чем-то раздумывая, потом резким ударом ноги опрокинул чурбак, служащий Настиному соседу импровизированным столом, и покинул двор, с силой захлопнув за собой калитку.

Настя прикрыла дверь, развернувшись, оперлась на нее спиной, с тоской в глазах оглядела неширокую веранду – металлический умывальник в углу, бак с водой, двухконфорочная газовая плита, установленное на двух табуретках корыто с замоченным бельем, накрытый к завтраку стол.

Тоха стоял на пороге противоположной, ведущей в дом двери и смотрел на сестру остановившимся, ничего не выражающим взглядом. В его глазах нельзя было прочесть любопытства, вопроса, осуждения или одобрения – вообще никаких эмоций, но Насте, всегда неуютно чувствовавшей себя под этим взглядом, казалось, что брат внимательно изучает ее, фиксирует и запоминает слова и поступки, чтобы потом, оценив и разложив по полочкам всю полученную информацию, молча что-то решить, сделать окончательный, одному ему ведомый вывод.

– Ну, что уставился? – зло бросила она и, кивнув головой в сторону стола, с усталой обреченностью добавила: – Садись, давай. Вот, тоже, повис на моей шее.

Она накормила брата, перестирав белье, развесила его на натянутых поперек двора веревках, вынесла накопившийся за неделю мусор, навела порядок в комнатах Антона и матери. Механически выполняя рутинную, давно ставшую привычной работу (мать после смерти отца начала пить – сначала изредка, по вечерам, но быстро увеличивая частоту и дозы, останавливаться, судя по всему, не собиралась, и в домашних делах пользы от нее практически не стало), Настя обреченно чувствовала приближение очередного, хорошо знакомого приступа черной тоски. Как всегда, перед мысленным взором с удивительной четкостью возникла живая картинка: лошадь, перевозимая куда-то в специально оборудованном для этого автомобильном прицепе. Голова высунута наружу, и можно беспрепятственно рассматривать весь окружающий дорогу пестрый и шумный мир. Но только рассматривать – этот мир стремительно бежит мимо, и все, на чем останавливается взгляд, неумолимо удаляется, исчезает, скрывается за очередным поворотом. Лошади ничего не мешает, места в ее высокой будке достаточно, да и дорога оказалась не слишком ухабистой. Но она грустно глядит на проносящуюся мимо жизнь, потому что надежно запертая дверь фургона подпирает ее под самую шею, и нет никакой возможности выбраться, прикоснуться к миру, влиться в него и стать его частью.