Иван Солнцев - Индульгенции

Я смотрю направо, в сторону двери, и мы обе молчим, секунды тянутся так медленно, что я успеваю пересчитать…

Миша

…но я просто молча киваю, и мы с Дианой уходим.

– Пока, Юля. Не грусти, – добавляет она своей знакомой – другой пациентке онкоцентра.

Та вроде как что-то говорит в ответ или просто кивает ей – мне, честно говоря, плевать. Диана крепче сживает мою руку, и мы медленно идем. Я держу ее крепко, но достаточно деликатно и стараюсь не торопиться – времени у меня достаточно. Считается, что в состоянии Дианы прогулки исключены, но я советовался с ее лечащим врачом – Петром Марковичем, – и выяснил, что это все крайне условно. Поэтому мы идем на выход из клиники – путь, который я прохожу за две минуты, занимает десять, но это не столь важно. Каждый раз, когда я осознаю хрупкость тела Дианы, поддерживаемого мной, меня пробирает дрожь, но я надеюсь, что она этого не замечает. Как и то, что меня слегка передернуло от горьковатого вкуса ее губ, когда я ее быстро поцеловал при встрече. Я не знаю причин многих вещей и не хочу знать некоторые из них. Это нормально.

На улице я стараюсь говорить с ней на отвлеченные темы, чтобы разбавить ее монотонные будни между процедурами и циклами сна. А еще я подготовил небольшой подарок, и надеюсь, что он ее порадует.

– Да он вообще смешной, – уже немного повеселев от обсуждения нашего общего знакомого, говорит Диана.

– Есть такое, – киваю, старательно выбирая темп ходьбы, удобный ей. – Он как-то делал ремонт в квартире. Так вот, я убедился – под кислотой для него поклеить обои на стену, на холодильник, на собаку – все одно. Он просто обклеил обоями все, что видел, сидел и лыбился, когда мы пришли помочь.

– То есть, он еще и вас просил помочь? – почти смеется Диана, несмотря на видимый дискомфорт.

– Да. Позвонил – говорит, ребята – помогите закончить с обоями, а то у меня неровно сидят, одному не поклеить нормально. Мы приехали с Андреем. Особенно неровно сидели на шкафу, потому что торчавшие оттуда шмотки он тоже поклеил.

Она не выдерживает и смеется так громко, что на нас оглядываются уныло бредущие по пандусу онкоцентра безликие прохожие. А я ощущаю себя хоть немного, но счастливее от того, что она сбежала из своего заключения. Я осторожно смотрю в ее голубые глаза и вижу, что сейчас они такие же живые, как и годы назад, несмотря на то, что она постоянно чувствует боль, которую до конца не заглушишь даже мощными обезболивающими.

Мы выходим на два метра за пределы территории диспансера, где нас уже ждет парень, которому я предварительно заплатил аванс за то, чтобы он привел к проходной свою ухоженную породистую лошадь, потому что знаю, как Диана любит лошадей – она просто визжала от удовольствия, когда каталась на них раньше. И сейчас она улыбается, восхищенно лепечет, гладит покорно стоящую в не совсем подходящем месте кобылицу, и мы фоткаемся на телефон втроем – я, Диана и лошадь – в разных вариантах. Но уже спустя пару минут Диана говорит, что у нее все расплывается в глазах, и я отдаю остаток денег парню с лошадью, и мы начинаем путь назад.

Все же, я не рассчитал с этой прогулкой, и назад в онкоцентр я уже приношу Диану на руках – на радость санитарам и дежурному врачу. Она приходит в сознание уже в палате и готова расплакаться от того факта, что даже прогулка до ворот и обратно стала для нее непосильным испытанием, но я успокаиваю ее, как могу.

А могу я не очень хорошо, но, видимо, само мое присутствие ей помогает, и мы переходим на отвлеченные темы.

– Везде в мире прекрасно. Даже здесь, на самом деле, – говорит она, пока я пытаюсь запомнить ощущение ее ладони, лежащей в моей.

– Ты еще многое увидишь. Может, о чем-то ты будешь думать иначе, – пытаюсь развить мысль так, чтобы не было скучно.

– Да ну. Не бывает плохих мест. Просто мы так их называем, чтобы туда не ехать. Потому что не можем.

– Но ты же не поедешь, я надеюсь, в какую-нибудь папуасную страну во время гражданской войны за золото? – с улыбкой парирую ей в ответ.

– А почему это? Потом приедешь за мной, чтобы освободить из плена. Вытащишь, и мы поедем дальше.

– Тогда говори, куда готовить визу. Чтоб не в последний момент, – целую ее ладонь – бледную и холодную, несмотря на то, что в палате тепло.

– Мне принесли большой альбом с классными профессиональными фотками самых красивых мест мира. Подружки. Буду смотреть вечером, – хватается она и улыбается.

А я хочу плакать и кричать, но делаю вид, что мне интересно все, что она говорит – каждое слово. Мне чертовски нелегко понимать, что она постоянно чувствует боль, осознает ее – даже сейчас, когда мы обсуждаем какие-то глупости. Когда она попала под нож с непроходимостью пищевода, боль тоже была, и она топила ее, но она могла выплыть на время. А сейчас она скорее задерживает дыхание, попадая под волну. Но то, что происходит сейчас, никто на ее месте не смог бы перенести более стойко.