Иван Солнцев - Индульгенции

Сейчас, когда, побродив несколько часов пешком, я стою на огромной и практически пустой парковке торгового центра в Купчино, а из внешних колонок «Максимиллиан Холла» вылетает и растворяется в этой пустоте парковки печальный проигрыш Free Love Depeche Mode , я чувствую себя действительно одиноким – на все сто. Окончательно и бесповоротно.

Теперь я в поиске хоть какого-нибудь ответа. Куда двигаться дальше, с этой парковки я точно не знаю, и с этим еще сложнее, чем с выходом из приемного покоя Джанелидзе. Но впервые в жизни меня так плотно и основательно тянет в никуда. Потому что я пробовал многое и по-разному, и все оказалось никуда не ведущим. Все, что я делал, обернулось кошмаром. Для всех, кто был рядом. Все мои попытки восстановить справедливость и сделать жизнь правильной оказались дерьмовой фикцией, подделкой порывов совести, идиотской выходкой длиной в несколько лет. И мой мир оказался вовсе не миром, а так – уродливым детским рисунком почти засохшим фломастером. When the paper’s crumpled up it just can’t be perfect again . Все осталось в черновике. Листок смялся. И мира не стало.

Мне остается только осознавать, что моя справедливость, моя месть, моя определенность, мой мир – лишь пустышки. А реальность тычет мне в нос одним лишь твердым фактом.

Я потерял все, потому что считал, что это никуда не денется.

Я потерялся сам между секундами чистого счастья и секундами полнейшего забвения.

Я не знаю, чего хотел. Может, спрятаться там, между секундами, дождаться перемен и тогда-то зажить. Вымолить пощаду для себя. Но сейчас, когда я накрываю лицо руками, я жалею лишь о том, что скоро мне будет не хватать лишь этой, накрывающей меня темноты, ведь я точно знаю, что уже завтра буду…

ВАРИАНТЫ

Миша

…не в силах закрыть глаз или просто отвернуться. Это все дым, скользящий по приоткрытому стеклопакету. Дым, стремящийся все выше и исчезающий где-то в холодном ночном воздухе. На несколько секунд я забываю, что это дым моей собственной сигареты, но потом снова прикладываю к губам сухой фильтр «винстона» и затягиваюсь покрепче и вновь выпускаю дым на свободу.

Свобода просто улететь от земли и регламентов, пусть и беспомощно подчиняясь потокам воздуха – может, это и есть единственно возможная свобода? Может, остальное – условность?

А, может, дым и ни при чем. Может, это фигуры, описываемые зажженными окнами в домах вдалеке. Окнами, группами красных огней на крышах высоток, крошечными лампами далеких фонарей. С третьего этажа, благодаря почти пустому двору, изредка прикрытому обнаженными фигурами деревьев, здесь открывается удивительно обширный вид на эти дома вдалеке. И он почти идеально совпадает с видом на ближайшую линию городских домой из окна моего старого детского дома в рабочем поселке. Старого дощатого барака, точнее. Не знаю, как это возможно, ведь это было на другом конце города, а то и на другом конце известной вселенной.

С улицы веет легким морозом. Воздух снаружи – сухой и жесткий, и я бы хотел оказаться на улице, но простыть сейчас – не лучшая перспектива, ведь я только вышел из душа после приезда домой с вечерней встречи на Крестовском, а на улице – легкий мороз.

Она хотела, чтобы я остался на ночь, но я сослался на крайне важные встречи с утра. Хотя все мои дела обычно связаны с вечерами и ночами. Вообще, я не люблю ночевать с ней. Просыпаться утром и видеть ее – еще та мука. Несмотря на всю ее ухоженность, годы дают о себе знать.

Да и плевать. Затягиваюсь поглубже и жду, чтобы перезагрузить сознание, избавиться от мерзких навязчивых образов. Из подъезда внизу выходят соседка Лилия Федоровна и ее внук Мишенька – мой почетный тезка, которому по факту уже семнадцать годиков, а в голове – пять. Они гуляют днем или вечером – в зависимости от погоды и необходимости сходить в магазин или больницу. Как мне кажется, преклонный возраст Лилии Федоровны и тяжелая умственная отсталость Мишеньки ограничивают круг их прогулок именно так. Я точно знаю, что от Мишеньки давно отказались его родители-алкаши, но с учетом того, что год назад они оба сдохли, отравившись суррогатом, на участь Лилии Федоровны это повлияло не так уж сильно. Я машинально открываю «левенбраун», обливая брызгами пальцы и отставляю банку. Лилия Федоровна, заметив мою физиономию в окне, некстати машет мне рукой. Как же не поздороваться с любезным соседом? Я бессмысленно улыбаюсь и машу ей в ответ липкой рукой, после чего снова хватаюсь за пиво – цепко, как за поручень в автобусе, потому что меня пробирает дрожь от тяжелого взгляда Мишеньки, направленного в мою сторону. Впрочем, дебильная улыбка на моем лице здорово сближает меня с ним. Отпив немного светлого фильтрованного, я задумываюсь. Интересно, кто из нас сейчас счастливее – Мишенька, который круглый год ходит в зимней шапке, чтобы не застудить уши, но ровным счетом ничем из окружающей действительности не загруженный, или я – со всем тем дерьмом, которое на меня навалилось и из которого я уже не выберусь чистым, хоть ты тресни?