Влад Костромин - Шпулечник

– В Кузькино, рядом с дядькой Шуриком есть место, – бабушка приложила платок к сухим глазам.

– Хороший выбор, – покивал отец, глядя сквозь засиженное мухами стекло на двор. – Место живописное, березы и клены, и трасса рядом. Когда будем проезжать в город, то будем сигналить. Удобно: никто не забыт и, как говорится, ничто не забыто.

Вскоре начали собираться люди. Приехала тетя Нина с дочкой Марусей – моей ровесницей. Они напоминали двух крыс, жадно водящих носами по сторонам – не перепадет ли чего? Нас с Марусей отправили во двор, чтобы не путались под ногами, а взрослые входили и выходили из дома: соседи, дальние родственники, кто-то еще.

– Маруська, ты падла, – сказал Дима.

– Заткнись, ушлепок, – отрезала сестра, наловчившаяся в своем общежитии. – Ты немец Лохни, а по-русски просто лох.

– Не ругайтесь, – попросил я.

– А чего он?

– А чего она?

– Да помолчите вы!

– Вася, ты тоже падла, – Димка обиделся и отошел дразнить через забор привязанного в саду коня Воронка.

– Вам из наследства ничего не достанется, – заявила Маруся, с вызовом глядя на меня. – Моя мамка старше дяди Вити, поэтому все ей будет.

– Что все? – наследство меня мало волновало.

– Все: дом, конь, Жучка.

– Жучка злая, она нам и даром не нужна. У нас своих собак полно, кормить нечем.

Жучка посмотрела на нас, будто поняв. Она была настолько злобной, что вместо ошейника была прикована к кольцу, продетому сквозь ляжку. Но все равно, рвалась к людям, не смотря на боль.

– Конь жрет много, – ввернул внимательно подслушивающий Дима.

– Ну и ладно, – надулась Маруся, – нам больше будет. Нам наследство важнее: это вы жируете, а мы на комбижире живем.

– Ничего мы не жируем, – возразил я.

– А вот у нас машины нет! Но ничего, продадим дом какому-нибудь богатею под дачу – купим.

– Где бабушка будет жить, если вы дом заберете? – спросил я.

– В дом престарелых сдадим, но не сейчас, а потом, когда состарится.

– Мы ее к себе заберем, – сказал я. Бабушка была хорошая – добрая.

– И забирайте.

– Она ест много, – пробурчал Димка.

– Зато бабушка травы разные знает, – сказал я, – и съедобные тоже… И еще она пенсию получает.

– Тогда ладно, – кивнул брат.

– Стопэ! – выкрикнула Маруся. – Пенсия нам самим нужна.

– Фиг вам, а не пенсия! – Дима сложил дулю и показал сестре. – Перетопчетесь.

– Вы бы могли яблоками торговать, с таким садом, а вы по наследствам побираетесь!

– Сами решим, – отрезал Димка, – без тебя, падла городская!

– Заткнись, пирожок с говном! Ты сам пирожок с говном и друг твой, Чомба, пирожок с говном.

Из дома вынесли гроб и поставили на табуретки за воротами – прощаться. На кладбище нас не взяли, оставив на присмотр соседкам, готовящим поминки, и обрадованный Дима начал искать в доме холодильник, чтобы украсть что-нибудь съедобное. Холодильника у бабушки не было. Я как лиса ходил вокруг мастерской дедушки. Не выдержав, оттянул дверь, прощемился внутрь. Залез на верстак и наблюдал за двором в маленькое окошко. Во двор вышли покурить две соседки и стали возле мастерской – я случайно услышал кусок тихого разговора.

– Говорят, что из-за какой-то молодой дочки «дачников» повесился.

– Слушай больше, еще и не такое наплетут.

– А перед этим ему везде мерещились змеи… Другим черти мерещатся по пьяни, а этому вишь, змеи.

– Дед Володя не пил.

– Ты откуда знаешь? Ты же свечку не держала. Может и кирял тайком.

– Все может быть, прости Господи, – соседка перекрестилась.

– Говорят, в этой хате когда-то уже мужик удавился.

– Ох, грехи наши тяжкие.

Что-то жующий Дима вышел во двор и, воровато оглянувшись, юркнул в один из сараев. Заинтересовавшись, я выбрался из мастерской и прокрался за братом. Он стоял возле куриного гнезда, сделанного в деревянном ящике под плакатом с устрашающей тифозной вошью, призывающим к борьбе с тифом, и довольный ел яйца. Забившаяся в угол серая курица с ужасом наблюдала за пиршеством. Он пожирал яйца, а мне будто послышался душераздирающий писк нерожденных цыплят.

– Вот, гляди, – гордо показал мне, – пятнадцать яиц было.

– Ты совсем дурак? – я покрутил пальцем у виска.

– А что?

– Это наседка! Ты кладку сожрал, желудок!

– Я не знал, – брат скуксился. – Думал, снесла…

– Баран!

– Подумаешь, наседка, – брат презрительно сплюнул в курицу яичной скорлупой. – Будешь квохтать, и тебе шею сверну – в суп пойдешь. Помнишь, – посмотрел на меня, – как батя пел? Была уха из петуха и заливные потроха. Потом поймали жениха и долго били его ногами.