Валера Жен - Катарсис

– Говоришь ты хорошо, так удиви чем-нибудь, порадуй любимую женщину. Пока вижу, наш круиз не выходит за пределы пьяных компаний и этой огромной свалки отходов цивилизации.

– Настроение зависит от самого человека, от его душевной культуры. Небось, порыться, так много можно откопать удивительных вещей. Не веришь? А это… что в газете было завернуто? Давай-ка посмотрим, что нам предлагает городская цивилизация, все равно дровишки успели разгореться. – Мужчина склонился к толстой пачке подмокшей писчей бумаги. – Ну вот, а ты – круиз… да это никак чей-то манускрипт. Бумажка приложена – письмишко, небось.

Мужчина поднял взгляд к звездам, выглядывающим из-за облаков, потом стал всматриваться в непроглядные стороны. Не курьера ли, доставившего необычную посылку, он хотел разглядеть в кромешной тьме. Его лицо, озаренное ярким пламенем, не имело характерных черт или определенного выражения, даже возраст определялся только по голосу – далеко за пятьдесят. Женщина значительно моложе, также обезличенная. Демисезонная одежда не модная, но достаточно опрятная. Есть в людях особенная интеллигентность, легко располагающая к себе.

Он склонился над бумагами, с трудом отслоил верхний размокший лист. С минуту разглядывал мелкий убористый текст, нанесенный синей пастой – должно быть, привыкал к незнакомому почерку. Отбросил потухший окурок, и опустил указательный палец на бумагу.

Дорогой незнакомый друг! Я благодарен Вам за нечаянное внимание к моим рукописным строкам. Не посчитайте за навязчивость, но мне доставит великую радость Ваше мнение о найденном произведении – этой выстроенной с большой щепетильностью моей личной жизни. Вы скажете, ничего примечательного быть не может – все в той или иной мере повторяется. И все-таки я смею надеяться на отличительные особенности. Всего два года высоконравственной жизни, и вдруг – большие сомнения в оценке событий и правомерности собственных поступков. Всем известно, совесть – высший судья. Именно к своей совести я прислушивался. А сомнения? Неужто надо было жить бессовестно… Поэтому я взялся за перо – с целью таким простейшим способом проследить ход своего мышления и выявить непростительные изъяны.

– Фу ты, ну ты! – фыркнул мужчина.

– Что не понравилось?

– Из таких людей получаются большие зануды. Начинается где-то в начальном классе с дневниковых записей, а позже развивается в словесный понос. Просто надо жить. Ты сказала, что я для тебя второй после умершего мужа? Пусть будет так, не надо мне твоего прошлого. И меня не трогай. Если копнуть, в каждом наскребется дерьма воз и маленькая тележка. Что там еще…

Не скрою, мне бы хотелось стать объектом для всеобщего обсуждения и, возможно, осуждения, но появился риск не дожить до столь счастливого времени. На протяжении года, находясь в состоянии физического покоя, но не самоуспокоенности, я последовательно воссоздавал цепочку драматических событий, невольным свидетелем и участником которых становился сам. Надеялся таким немудреным способом, перепроверяя каждый свой шаг, освободиться от морального груза. И всякий раз убеждался, я не совершал преступлений, а стремился к желанной гармонии со вселенским Разумом.

– Так самому недолго потерять разум. Говорят же умные люди: перестань переживать и учись жить заново!

– Читай дальше, философ!

Да, я считал себя орудием высших сил, потому что насилие над человеком всегда было противно моей природе. В моем случае доказывать правоту надо только с позиции своей совести, поэтому я ушел от влияния существующего миропорядка и деградирующей культуры. Хотел уединиться, чтобы оставаться предельно честным по отношению к себе и обществу. Убедился в тщетности усилий. Изрядно подпорченная действительность не приемлет независимости, я нужен ей в качестве пищи для подкрепления негативных сил. И обществу не нужна моя честность.

Следуя логике своего мышления и нравственного выживания, я не мог согласиться также с существующей судебной практикой. Она, эта практика, в большей степени сводится к сохранению видимого равновесия в обществе для сохранения властвующих структур, в своей основе является ханжеской. И Конституция выглядит привлекательной только на бумаге, не может стать панацеей от морального и физического разложения общества.

Я не хотел попусту растрачивать единственную неповторимую жизнь на лживые ценности, не хочу по той же причине лукавить, раскаиваясь в собственных поступках – только бы смягчить наказание. Теперь мне жалеть не о чем. И можно ли считать обостренное чувство справедливости преступлением? Понимаю, моя рукопись, ввиду ее правдивости, становится также обличающим документом против меня, но я не стану изменять своему главному правилу – жить в согласии с самим собой.