Александр Васильев - Из тьмы

Антон прислушался.

Вслушиваясь в монотонные не стройные голоса, Антон медленно выпрямился и взглянул на занавешенное окно. Пели на улице. Пели, стоя перед его домом.

Все еще чувствуя легкое головокружение, он привстал, отодвинул шторку и выглянул в окно.

На дороге стояли пятеро ребят (тех же самых, которых он видел вчера) и смотрели в его сторону. Но как только он приблизил лицо к стеклу, чтобы внимательнее их разглядеть, дети тут же замолчали. А в следующее мгновение бросились бежать, крича от страха.

Тонкий надменный свист паники зазвучал в его голове, вороша «битые файлы» памяти. Песня казалась знакомой. Но еще более знакомым выглядело все действо целиком: пятеро детей перед чужим домом, их странная песня и робкие, но громкие голоса, их паника и бегство.

Держась за раскалывающуюся от боли голову, Антон опустился на стул. Сознание ревело, вопрошая, какого черта здесь происходит? Но этот вопрос лишь бился о черные стены потухшей памяти. Он пытался гнать от себя все лишние мысли. Пытался перекричать все внутренние вопросы, вопя: «Все, все, хватит!» Но вновь и вновь от стен отскакивал один и тот же вопрос. Перед глазами мелькали дети в резиновых сапогах и куртках, а в ушах слышался нестройный хор их голосов.

И тут его сознание зацепилось за…

Боль сжалась в большой и тяжелый ком, отступила от границ черепа и спешно перекатилась к затылку. Застыла у самого основания, и, продолжая пульсировать, кольнула позвоночник едким холодом, посылая раздражение к рукам, ногам, в живот и грудь. И, прежде чем все импульсы достигли своих точек, Антон вдруг ясно осознал отличие между детьми за своим окном, и теми, которых он увидел под опущенными веками. Но, когда, как ему показалось, пришло понимание (воспоминание) из прошлого, холод окончил свой путь и кольнул каждую часть его тела.

Антона продернуло так сильно, словно он схватился за оголенный провод под напряжением, и следом пришла пустота.

Боль ушла. В голове начало проясняться.

Антон подумал, что был близок к очередному обмороку. Что был близок к части детского воспоминания. Но, возможно, одетые сегодня в кроссовки и футболки, эти дети смешались в его памяти с самими собой, только в сапогах и куртках из вчерашнего дня. И все же сапоги, о которых он вспомнил, казалось, принадлежали не им. Вот только кому?

Антон взглянул на лежавшие перед ним библиотечную карточку и сложенный вчетверо пожелтевший листок. Вспомнил о прочитанном в газетах. Вспомнил два темных силуэта на кухонном полу. И решил, что если его память молчит, то он будет искать ответы в памяти других. И либо восстановит свои «битые файлы», либо заменит их. В противном случае, он мог лишиться разума, так как это место буквально требовало, чтобы он вспомнил. Вспомнил все.

Антон взглянул на наручные часы. Стрелки показывали ровно четыре часа.

«Довольно поздний визит, получается», – подумал он.

Но разобраться во всем хотелось как можно скорее. И прежде всего его интересовал старый пожелтевший листок с машинописным текстом, который оставил в его книге последний читатель (так и не дочитавший ее до конца).

Ларин Сергей Петрович с номером 586 в библиотечной картотеке.

А еще он мог больше рассказать ему о смерти его родителей. Сказать, где они были похоронены. И последняя мысль только сейчас появилась в его голове. Ведь теперь он сможет сходить на их могилу, чтобы попрощаться. Навестить их несмотря на то, что кладбища он старается всегда обходить стороной. Тема смерти, так часто поднимаемая им в его романах, и без того неоправданно часто поднималась в его реальной жизни. Но не сходить почтить память своих родителей, было полнейшим кощунством в его понимании.

Но два года он не был на могиле жены. И эта мысль дернула неприятные струнки в его голове. Отмахнуться от которых было тяжело. И лишь единственное оправдание (оно же – вина) нашлось в его вдруг опустевшем разуме – он был вне себя от горя и запустил даже свою жизнь. Но был еще Смирнов его литературный агент, который не только молча принял его горе, но и взял на себя обязанность ухаживать за могилой Кати.