Дмитрий Видинеев - Маша из дикого леса

Мотыльков осталось трое. Они с каким-то отчаянием подлетали к Маше и сразу же уносились вперёд, требуя, чтобы она ускорила шаг. Поводыри стали почти прозрачными, они сливались с туманом.

На последнем издыхании Маша продралась сквозь молодую поросль и обессиленно опустилась на траву.

Дошла!

Справилась!

Она была уверена, что перед ней то самое место, о котором говорила Аглая. Да и мотыльки это подтверждали: они больше не суетились, не рвались вперёд. Порхали себе спокойно, становясь с каждой секундой всё призрачней.

Перед взором Маши искрилась в первых лучах солнца гладь большого пруда. Берега поросли камышом, в воде красовались кувшинки. С другой стороны водоёма виднелись гнилые развалины домов – обвалившиеся крыши, овитые плющом стены, чёрные провалы окон. От некоторых строений осталось лишь уродливое нагромождение замшелых трухлявых брёвен. Всюду властвовал бурьян. Маша подумала, что в этой деревне люди жили так давно, что и представить сложно. С тех пор, должно быть, ну очень много зим весной сменилось. Почти ничего ведь от деревушки не осталось. Тлен да труха. Но это ведь то самое безопасное место Аглаи. А почему нет? Здесь спокойно.

Маша растянулась на траве. Решила отдохнуть немного, прежде чем хорошенько осмотреться. Прикрыла глаза и сразу же уснула. Ей привиделся Мир Большой Луны. Серебристые волны пробегали по океану трав, в небе кружились созвездия. Холм, самовар, Аглая в белом платье – она разлила по чашкам чай и заговорила:

– Люди здесь жили особенные. Община. В восемнадцатом веке они пришли в эти места из Московской губернии, спасаясь от гонений. Тут было поспокойней. Дома поставили, храм построили, обжились. Луне эти люди поклонялись, а она им силу особенную дарила. Не всем, а лишь тем, кого считала достойными. У неё своё мерило. Можно хоть каждый день на её алтарь дары приносить, а она всё равно тебя не выберет. Или выберет. Пути Луны неисповедимы.

Аглая глотнула чаю и продолжила:

– Неплохо здесь эти люди жили. Иногда в город ездили, на рынке мёд, варенье, рукоделие продавали. Снадобья целебные опять же. Было им, что городским предложить. Цены не заламывали, товар быстро расходился. Городские торговаться с ними даже не пытались. А если кто-то всё же начинал канючить, что, мол, неплохо бы цену сбавить, всё равно, в конце концов, покупал по установленной цене. Умели эти люди убеждать, навязывать свою волю. Однако, даром своим не злоупотребляли особо, опасаясь новых гонений. А ещё они могли видеть то, что простым смертным видеть не дано. Но этот дар в большом секрете держался. И вообще, вели себя лесные люди крайне осторожно.

Маша слушала, разглядывая созвездия. Монотонный голос Аглаи, словно бы обволакивал её:

– Не было в общине ни религиозной строгости, ни тем более сектантского фанатизма, ни особых канонов. По простым общечеловеческим законам жили. А те, кто силой Луны был наделён, на других свысока не смотрели. Каждое новолуние праздники устраивали. Девушки хороводы водили, парни силой мерились. Влюблялись, женились, детей рожали, ссорились… Всё, как у всех. Со стороны взглянешь – обычные люди со своими радостями и проблемами. Посторонних в общину принимали неохотно, но случалось. Перед этим старейшины долго советовались, оценивали кандидата. Частенько отворот-поворот давали. И уж точно насильно к себе никого не тянули, не агитировали, как нынешние религиозные организации.

Аглая помолчала немного и продолжила:

– В двадцатых-тридцатых годах нелёгкие были времена. Однако лихо общину стороной обошло, репрессивный каток её миновал. В отличие от старообрядцев, община которых была неподалёку. Тем ох как туго пришлось.

Маша не всё понимала – репрессивный каток, старообрядцы? – однако, общий смысл улавливала. Голос Аглаи теперь звучал немного отстранённо, словно она, забывшись, глядела сейчас прямиком в прошлое и не подозревала, что её кто-то слушает.

– А потом началась война, – в глазах Аглаи отразилась тоска. – Великая Отечественная война. Мужчины и многие женщины общины на фронт ушли – в этом вопросе ни у кого не было дилеммы. Когда грозила большая беда община всегда убегала, но не в этом случае. Враг пришёл, значит нужно сражаться вместе со всеми, даже если ты живёшь особняком и в остальное время огораживаешь себя стеной леса. Те, кто остались – женщины, старики, дети – тоже не остались в стороне. Когда фашисты вторглись в эти места, помогали партизанам. За что и поплатились. Люди леса обладали силой Луны, но она оказалась беспомощной против карательного отряда, против автоматов и пулемётов. Сбежали единицы, среди которых была и я, тогда ещё молодая женщина. Остальных, включая старейшин, фашисты загнали в наш храм, чтобы сжечь заживо. Я видела всё, что тогда происходило. Пряталась в зарослях камыша у пруда и смотрела, давясь слезами. Вокруг щебетали птицы, лес шумел, но я уже воспринимала эти такие родные звуки по иному, словно какую-то погребальную музыку. Немцы подожгли храм. С каким же холодным равнодушием на лицах они это сделали! Будто внутри вовсе и не было людей. Хотя, они не могли не слышать этот многоголосый плач – я до сих пор его слышу. Боль, отчаяние, страх… В какой-то момент мне захотелось выйти из своего укрытия, чтобы принять смерть вместе со всеми. Но сдержалась. Храм разгорался. Фашисты стояли вокруг него, готовые пустить в ход автоматы, если кто-то вздумал бы сбежать через окна. Огонь взбирался по стенам, а я лежала в камышах и думала, что там, в храме, сейчас задыхаются от дыма мои мать с дедом, мои подруги… Я как наяву видела их искажённые мукой лица. Рассудок балансировал на грани, я просто чудом не потеряла сознание. А потом случилось нечто очень странное: плач и крики резко прекратились, послышался мощный вибрирующий гул. Немцы начали растерянно расступаться, а возле храма словно бы всё застыло, как на фотоснимке. Пламя, дым – они были недвижимы. Затем огонь и дым просто в воздухе растворились, а по стенам поползла чернота – густая, как патока, плотная. Она буквально обволакивала храм. Чёрные щупальца заволокли окна, опутали крышу. У немцев не выдержали нервы, они принялись истерично палить по храму из автоматов. А чернота тем временем окутала всё здание, его словно космическая тьма поглотила. Удивительное зрелище, жуткое и завораживающее. Гул стал такой, что земля дрожала. Воздух наполнился какой-то странной энергией – я лежала далеко от того места, но у меня по коже будто бы мураши бегали, а волосы, казалось, шевелились. Даже не представляю, что ощущали немцы, которые практически в эпицентре находились. Впрочем, большинство из них бросилось бежать. Опутанный чернотой храм вдруг стал размытым, его очертания смазались. Он замерцал и растворился в воздухе, словно его и не было. Просто исчез. Гул прекратился. Фашисты пришли в себя и поспешили убраться восвояси. А я выбралась из камышей и обнаружила на том месте, где храм стоял, лишь чёрную, будто выжженную землю.