Саша Мар - Пчелиный царь. Рассказ

Я пожимаю плечами, улыбаясь по-дурацки, и опрокидываю стопку. Каждый раз, когда подношу руку к лицу, чувствую тонкий травяной запах. Мёд. Стоит потянуть носом – и этот запах тут как тут.

За всё время, что мы едем, я ничего не сказал, кроме «здравствуйте» и вот этот стишок про медведей, вдруг. Я думаю об этом и как будто вижу себя со стороны, в отражении, хотя никакого отражения передо мной нет.

Хотя можно, конечно, обернуться и посмотреть на себя в зеркало в двери купе. Но этот плечистый, коротко стриженный, в клетчатой рубашке с придурковатой улыбкой буратино неприятно косит на меня стеклянными глазами, и я сразу отворачиваюсь. Мне каждый раз нужно пару секунд, чтобы понять, что это я, и эти пару секунд похожи на возвращение души в покинутое тело. До дрожи в пальцах, до испарины на лбу. Нет, сначала нужно доехать, а потом рассматривать себя в зеркало.

А Степаныч болтает без устали, без передыху. Болтает и подливает, и сало нарезает с хлебом. Потом он отворачивается и долго смотрит в мутное окно. Там огненный шар в чистом небе ползет к горизонту. Скоро вечер. Жирная июньская зелень. Солнце бьет в глаза, прорезая лучами деревья. Я щурюсь, откидываюсь, прижимаясь спиной к пластиковой стене, ловлю сквозняк из коридора, и чувствую пустоту в голове.

Блаженная пустота. Как я хотел, как ждал, что она наступит. Поэтому, когда Степаныч втиснулся в купе, расстегнул угол чемодана и показал горлышко бутылки, я понял, что это моё спасение, и закивал как припадочный.

Он едет домой с вахты. Три месяца на севере. Ехать долго, поэтому наткнуться на отзывчивого собеседника – великое счастье. Только собеседник из меня, получается, никакой, зато попутчик отличный: пьет, улыбается и слушает. А Степаныч сначала рассказывал про то, какая долгая дорога домой: как летел на вертолете, как потом ехал на машине, и наконец купил билет на поезд. Потом он громко возмущался, что порядка на железной дороге не стало:

– Даже паспорта не проверяют, только эта хрень электронная, мне ребята помогли заказать, просто телефоном тыкнешь проводнику в нос, – и он для убедительности тычет мне в нос пухлую кисло пахнущую ладонь, – тыкнешь, от-так, и пускают, кого попало пускают, а как же террористы?

Я кивал, слушал, невольно прилипая взглядом к бутыли самогона. Степаныч понимал мгновенно и с готовностью наполнял стопки. Сколько лет Степанычу? За пятьдесят, наверное, но какая разница…

Я ждал, когда наступит отключка, но она не наступала.

– Так, всё, – Степаныч отрывается от окна, шлёпает себя по толстым джинсовым коленям, – курить, от-так, – он кряхтя лезет куда-то под живот, и вынимает мятую пачку Кента, – сигареты Друг, от-так, – он опять улыбается во весь грязный рот, – куришь?

Я пожимаю плечами, улыбаюсь. Степаныч крякает и качает головой:

– Ну, ты… чудак.

В тамбуре такая же жара, только запах железа, горелой смазки, и очень шумно, поэтому Степаныч подходит вплотную и почти кричит мне в лицо смрадом и спиртом.

– Слушай, я тебе честно скажу, от-так, ты бы деньги спрятал, а то как-то…

Я делаю удивленное лицо, покачиваюсь на ватных ногах, держась за стену. Степаныч с усмешкой мотает головой, как бы говоря «ну, ты вообще», выпускает в потолок струю дыма и хлопает меня по правому карману. Я смотрю на карман. Сначала все плывёт, но через секунду пьяные глаза фокусируются. Я вижу, что на мне узкие брюки, зеленого цвета. Зеленого… Правый карман выпукло торчит. Я сую руку внутрь и вынимаю две пачки денег. Перебинтованные банковской бумажной лентой две пачки «хабаровска». Я ухмыляюсь. Одна пачка вскрыта. А, да, это я покупал билет. Значит, должна быть сдача. Я сую руку в левый карман. Да, тут сдача, скомканные бумажки и монеты.

Степаныч курит молча, разглядывает меня исподволь с интересом. Я вижу краем глаза, что его лицо вдруг становится серьезным, почти непроницаемым, но когда мы встречаемся взглядом, он сразу начинает улыбаться во весь рот, молоть чушь, и чеканить «от-так, от-так».

А я стою с деньгами в руке и, улыбаясь, гляжу на Степаныча. Теперь ясно помню, как снимал эти деньги в банке, как девушка с недоверием поглядывала на меня из-за толстого стекла, и свое отражение в нём. В ней, на ней… Мое отражение, непохожее на теперешнее в зеркале купе. И еще на кого-то она поглядывала. На кого-то рядом со мной. Я пытаюсь вспомнить, как выглядел тот, второй, увидеть его в отражении, но с каждым усилием мозг пронизывает боль, и дохлый номер вспоминать. Лучше не пытаться, не хочу.