Калеб Карр - Алиенист

– Возможно, из тщеславия, – тихо ответил Ласло. – А может, также от отчаяния.

Меня как громом поразило.

– И вы подозревали все это время?

Крайцлер молча кивнул и мы двинулись следом за остальными.

– С тех пор, как мы нашли ту окровавленную тряпку в коляске. То был первый день. Вырванная страница внутри была…

– Вашей статьей, – быстро сказал я. – Как я и предполагал.

– Да, – ответил Ласло. – Должно быть, убийца наблюдал за мостом, когда я прибыл на место преступления. Я подозреваю, что страница была с его стороны чем-то вроде признания моих заслуг. А заодно – и насмешкой.

– Но откуда такая уверенность в том, что ее подбросил именно убийца? – спросил я в надежде отсрочить жуткий вывод: за нами, хоть и с перерывами, все это время следило недреманное око.

– Тряпка, – объяснил Крайцлер. – Хоть она была изгаженной и окровавленной, материал поразительно напоминал кусок сорочки Санторелли, а у той, если помните, был оторван рукав.

Сара, шедшая впереди, обернулась и вопросительно взглянула на Крайцлера, от чего Ласло прибавил шагу.

– Запомните, Мур, – сказал он. – Никому ни слова.

С этими словами он поспешил догнать Сару, а я успел бросить последний нервический взгляд на темную массу парка Юнион-сквер по ту сторону Четвертой авеню.

Ставки, как выразились бы мои приятели, росли.

Прежде всего, – объявил Крайцлер, когда мы вечером добрались до штаб-квартиры и расположились за столами, – я думаю, нам следует покончить с одной давнишней неопределенностью.

В правом верхнем углу доски, прямо под заголовком АСПЕКТЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ стояло слово ОДИН, после которого следовал вопросительный знак, и этот знак Ласло решительно стер. Мы уже сравнительно точно знали, что убийца действовал без сообщников – ни пара, ни уж тем более группа не смогла бы совершать подобное годами, без того чтобы кто-нибудь не выдал сообщников, рассудили мы. В начальной стадии следствия единственной зацепкой в этой теории был вопрос о том, как один человек может самостоятельно перемещаться по стенам и крышам публичных домов и мест преступлений. Но Маркус этот вопрос успешно разрешил. Таким образом, хотя само по себе местоимение «Я» в записке едва ли могло быть доказательным, в сочетании с остальными фактами оно служило неопровержимым свидетельством работы единственного человека.

Мы все кивнули в знак согласия, и Крайцлер продолжил:

– Теперь насчет приветствия. Почему именно «Моя дорогая миссис Санторелли?»

– Может, по привычке? – предположил Маркус. – Его могли так научить.

– Моя дорогая? – возразила Сара. – Разве школьников не учат писать просто «дорогая»?

– Сара нрава, – сказал Люциус. – Тут какая-то чрезмерная любовь и неофициальность. Он знает, что его письмо приведет се в истерику, и наслаждается этим. Он садистски играет с ней.

– Согласен, – сказал Крайцлер, подчеркивая слово САДИЗМ, уже красовавшееся на правой половине доски.

– И я бы хотел обратить внимание, доктор, – уверенно добавил Люциус, – что это еще нагляднее демонстрирует нам природу его охоты. – (Люциус в последнее время утвердился в подозрениях, что очевидные познания убийцы в анатомии объясняются его несомненным охотничьим прошлым, ибо во многом он проявлял себя как опытный ловчий.) – Мы уже разобрались с жаждой крови, – продолжал он, – но эти игры подтверждают кое-что еще, за пределами даже кровожадной охоты. Это охотничий склад ума. Спортивный, если хотите.

Ласло задумался.

– Аргумент крепкий, детектив-сержант, – сказал он, записывая на доске СПОРТСМЕН так, что это понятие связывало теперь области, помеченные ДЕТСТВО и ПЕРЕРЫВ. – Но мне нужно больше доказательств, – и он поставил после слова вопросительный знак, – исходя из предпосылок и их следствий.

Предпосылкой к тому, что наш убийца мог оказаться спортсменом, проще говоря, служило некоторое количество свободного времени в юности, когда он занимался охотой не только ради выживания, но и просто для удовольствия. Это, в свою очередь, подразумевало, что он либо принадлежал к высшим слоям городского общества (до появления законов о детском труде только аристократия могла позволить себе отдых, потому что даже средний класс урабатывал своих чад чуть не до смерти), либо провел детство в деревне. Каждое предположение существенно сузило бы область наших поисков, и Ласло хотел окончательно удостовериться в адекватности наших рассуждений, прежде чем принимать что-либо на веру.