Петр Елизаров - Шаровая молния

Дмитрий был невысокого роста, где-то в районе 165 сантиметров, среднего телосложения – силу, заключенную в его худеньком тельце, он никак не мог использовать, не мог применить, не мог выплеснуть ее наружу, точно в его голове стоял какой-то мысленный ограничитель. Волосы у него были короткие, русые, завивающиеся в невыразительные кудри. Челка всегда зачесана вправо, открывая широкий лоб – волосы не заслоняли его и лежали, словно по линеечке. Уши у Димы большие, немного оттопыренные в разные стороны. Его кожа была по-детски почти лишена волос – была чистой и белой.

Черты Тихомировского лица были приятны на вид, и даже не верилось, что эта лучезарная и веселая мордашка 17-летнего пацаненка, созданная улыбаться, почти никогда прежде не выражала веселых и радостных эмоций – раньше она была печальна и угрюма. Представить в печали лицо Тихомирова было нереально, а если и получалось, то сердце обливалось кровью от жалости, но именно так, поверьте, и было когда-то давно – это время Димка уже долго старается стереть из памяти. А сколько же слез раньше выплакали эти добренькие карие глазки. Его красиво изогнутые брови в момент удивления поднимались высоко, создавая на лбу три параллельные складочки, а рот с тоненькими губами, немного приподнятый к носу, сиял в улыбке, обнажая ровные беленькие зубки. Вообще, когда он улыбался или стеснялся, то опускал голову или наклонял ее набок. А смех, надо сказать, у него был особенный – так могут смеяться только радующиеся жизни маленькие дети – он искренний, протяжный и отчасти писклявый. Щеки у Тихомирова были впалые, а нос – заостренный, словно лезвие швейцарского ножа. На этой части лица выделялись широкие ноздри. Все лицо было чуток вытянуто – подбородок был широким, скулы были закруглены и всегда гладко выбриты.

Небольшая шея плавно переходила в узенькие плечи. Ручки у Димы были тонкие: почти без жил и выпирающих мышц, зато кисти были тяжелы и костисты. Ноги были длиннее туловища – он был совершенно не накачан, считая, что вместо этого обладает чем-то другим, более важным, нежели физическая сила. Однако плавание, которым он занимался, заложило в его тело необходимым силовой минимум.

Дмитрий всегда одевался простенько и небогато, при этом он умел выбрать из всего этого экономичного ассортимента одежды, который был ему по карману, самое лучшее и качественное. Тихомиров любил однотонные, иногда полосатые футболки-поло, такие же легкие кофты. Но больше всего он любил, можно даже сказать, обожал толстовки с капюшоном. На ногах у него всегда и везде были джинсы и кроссовки (он всегда покупал одни и те же по расцветке кроссовки, менялся только их размер).

День постепенно уходил, уступая место вечеру. Вечер плавно переходил в ночь. Небо постепенно розовело от заката, затем голубизна на небосклоне стремительно синела, а потом и вовсе чернела. На город быстро опустились сумерки, а за ними и кромешная ночная темень.

Время летело – юбилей в однокомнатной квартирке Людмилы Ильиничны Головиной не собирался заканчиваться. Первым шумное застолье достало Дмитрия – он не мог больше выносить всех этих людей, этого шума и гама; все в одночасье навалилось на него, будто огромный ком, и с этим он ничего не мог поделать – если только убежать от всего этого. Дима стал собираться – для начала он вскочил и вышел из-за стола, полного пустых бутылок, бокалов, блюдец и грязных тарелок, позвав за собой свою обеспокоенную поведением сына маму.

Они вместе вышли в прихожую (их никто уже не замечал), и Дима прикинулся маленьким ребенком, которому надоело сидеть в гостях:

– Что такое, сынок? – спросила его мама, тоже уставшая от застолья, но почему-то удерживающая себя там всеми силами.

– Все, мама! – отрезал Тихомиров. – На сегодня нам с тобой хватит. Одеваемся и уходим, – он подумал и решил добавить, что хочет домой.

– Да, пошли, – тихо согласилась Александра Игоревна. – Домой так домой.

Дима засуетился:

– Сколько у тебя денег? – поинтересовался он, накидывая свою толстовку, собираясь звонить и заказывать такси, ведь время было уже позднее.

Александра Игоревна расстегнула свою сумочку и принялась шариться внутри. Дима нервничал, в ожидании топтался на месте. Тут его мать, немного помолчав, расстроено сказала, чуть ли не выпустив сумочку на пол:

– Я кошелек дома оставила, – произнесла она, боясь взглянуть на недовольного из-за растерянности матери сына. – Посмотри, может у тебя есть?