Сен Сейно Весто - Сумерки эндемиков. Сборник фантастики

Помнится, писали и рассказывали про это всякое. Злые языки говорили даже, что в том проявляется элементарно повальная сейчас у нас инфекция: детское опасение прослыть у своих наставников «не достаточно» мужественным – стыд самой стыдной на сегодня болезни, «дефекта риска». Ближе к старости нестерпимо стыдным стало умирать в постели собственной смертью. Не знаю, трудно сказать, что-то такое, наверное, при желании и в самом деле можно усмотреть, но суть уже не в том. Как мне самому кажется, тут другое: настораживающее специалистов едва ли не всепространственное влечение современного человека к тому неповторимому, трудно поддающемуся внятному описанию ощущению, когда лопается последняя нить, что связывала вот только что со всем остальным нагретым миром, и человек неожиданно остается с несколькими друзьями один на один с огромной, практически не познанной, чужой, исполинской Вселенной. И только пыль звезд над твоей головой. Или даже остается абсолютно в ней один, здесь это запросто. Кто никогда не сталкивался с этим, тому понять трудно и практически невозможно. Насколько я сам могу судить, раз вкусившие от свободы такого уровня и в таком количестве уже не то чтобы не хотели – зачастую были не в состоянии вернуть себя миру. Привычка дышать только таким воздухом быстро вызывает зависимость. Я не знаю, делает ли это тебя лучше, но это делает другим.

Что же касалось конкретно нашего случая взаимодействия со средой, то жить тут было можно. Все условия для работы и отдыха, как говорит наш гнев богов Иседе Хораки. Весь фокус состоял в хитром умении приспособить сознание и вегетативную жизнь к устоявшимся правилам не до конца понятной игры, как можно реже ошибаться, делать все в свое время или не делать вовсе, отработать таймер тренированной психики и перенастроить в унисон местных организмов, слишком сноровистых по части доставлять неприятности, слишком любящих заставать врасплох, от чего вообще могло зависеть, удастся ли остаться здесь живым и во всех отношениях правильным; точно знать, когда нужно сидеть, совершенно не двигаясь, а когда, напротив, сидеть не двигаясь нельзя, нужно непременно сохранять динамику соотношений тела и среды, крайне целесообразно продолжать раскачиваться в кресле, как раскачивался, знать, когда потеть можно, а когда делать этого крайне не рекомендуется, или, скажем, продолжать, не притворяясь, спать, как спал, или беседовать, как беседовал, громко смеясь, или опрокидывать, как опрокидывал, в пересохшее горло содержимое стакана со всеми сопутствующими в подобных случаях аффектами носоглоточной области, откровениями, сокращениями и мимикой, – но самым важным было не ошибиться в выборе, хорошо рассчитать предложенную чужим миром логику и ничего не делать, когда Дикий Мир, играющий с твоим полуголым визжащим от счастья малышом, не вреднее свежего воздуха.

В большинстве случаев выполнение таких и подобных им условий было мало кому по плечу, потому в целом ряде заранее оговоренных случаев, чтобы уберечь обычный рабочий настрой, приходилось все время сохранять готовность уносить ноги, трудно переоценимую здесь, – но тоже не без оглядки, не когда попало и далеко не со всех ног. передвижение по пересеченной местности могло иметь массу сюрпризов. Словом, жить тут было можно. Этот мир был смертельно опасен, и мы его любили. Сосед продолжал давить на меня в своей обычной дипломатичной манере, сильно абстрагированной от действительности и действительного положения вещей, уже успев перейти от прямых ультиматумов к откровенному выкручиванию рук, замечая вскользь, что я не могу воспринимать события последних дней как лишенные логики и ни в коем случае не должен сомневаться, что лично им презентованное мне на днях блюдце с зебристами и насест скального хаспера из своего лично курятника – лишь случайный и естественный подарок судьбы. В самом деле, мне намного легче было бы, если бы круг интересов он ограничивал своим утятником. Текстограмма позаимствованной мной у него между делом проклятой иголки содержала помимо всего код фоносвязи моего собственного коттеджа в полный рост, никогда на моей памяти не вносимого в открытый реестр, где я сам фигурировал не иначе как «Сосед», и ссылки неизвестный мне ареал расселения каких-то уток. Спрашивается, причем тут утки. Какого черта ему надо, непонятно. Да, сосед был хорош. Он успел везде. Не то что некоторые. Мать-моя, он даже был действующим консультантом Центра экспериментальной философии и сравнительной психофизиологии – того самого, который благословлял меня на Конгони. Это надо же как тесен мир. Меня не покидало такое чувство, будто сосед настаивал по инерции, уже из чистого упрямства, ему не столько нужен был глайдер, сколько возможность доказать себе и всем, что он не только может взять чью-то вещь, но потом еще и вернуть в целости и сохранности. И даже не поцарапав. Я не сразу понял, в чем причина такой неясно дремавшей во мне кислой нерешительности и какой-то скромной тихой неуютности. Потом понял. Неприятным образом он напоминал мне меня самого. В конце концов меня охватила легкая одурь.