Сен Сейно Весто - Сумерки эндемиков. Сборник фантастики

Сделав столько хорошего, дав миру осознать себя единым и одетым и выведя эволюцию на новый уровень, инструмент до настоящего дня скромно оставался в тени всех своих возможностей. В общем, о приспособлении были сказаны еще не все теплые слова, но сейчас оно интересовало меня только с одной стороны, как иголка. Ушко не торопилось сдавать позиции. Я был просто публично унижен. Я никогда не жаловался на свое зрение, но нигде, думаю, ни в одном уголке всего материка и Шельфа не удалось бы найти что-нибудь, подобное этому. Проще, конечно, было бы просто встать, пойти снова поискать в доме соседа что-то более подходящее случаю, но к простым решениям у меня враждебное отношение с самого детства, такое свойство организма. Кроме того, я уже начал испытывать нечто вроде интереса и проснувшегося ревнивого недоумения пополам с изумлением. Не производилась еще на свет такая иголка, которую не удалось бы в конце концов обуть. У меня до сих пор перед глазами стояла застрявшая в камыше живописная завесь клейких болотистых испарений и сморщенная голова, медленно падающая на излете прямо в них. Меня все еще не покидало ощущение некоторой ушибленности, и я честно мог сваливать технологический неуспех процесса на непослушные пальцы.

Я был так сыт сегодня болотами и грязью, что предложил соседу отложить партию, на что деликатный сосед мой предложил еще чашечку горячего чая. Здесь есть над чем подумать, сказал я, глядя на него и чувствуя страшную усталость во всех мышцах на десять лет вперед. Меня до сих пор немного подташнивало.

Так мы сидели, дыша свежим воздухом, слушая и не слушая дежурный треп вахтовиков, оба не вполне соответствуя такому вечеру, оба не совсем еще в своей тарелке, я – болея и отдыхая душой, сосед – всерьез обеспокоясь сегодня за жизнь сотрудников и сокровищницу научного потенциала планеты перед лицом нависшей со стороны враждебного дикого мира угрозы, сидя, если сказать честно, сейчас больше как на иголках, – он всегда как-то особенно чувствительно реагировал на сообщения, сегодняшнему. И вот тогда у нас в самый неподходящий момент на полянке без всякого предупреждения объявилась местная достопримечательность, Батут со своими бандитами, донявший уже к настоящему времени своими выходками половину экспериментальной станции голосемянников.

Батут, некая неуправляемая помесь тяжелого и легкого, трудно передаваемое сочетание лоснящейся от блеска чуть-чуть полосатой пантеры и ушастой гиены, невыносимо широкоскулый, черный, как полночь, в своей обычной манере без никакого предисловия неслышно возник как сгусток тишины и темени позади соседа, сидевшего близко к зарослям, неожиданно ухая и накрывая его удушливой смертью, обнимая всеми своими килограммами за шею, тиская мягкими лапами в горячем любовном чувстве, влажными зубами приникая к обнаженному затылку и щекоча паутиной щетины. Увлекаемый навзничь, сосед едва не лишился рассудка, на глазах теряя привычную пигментацию лица. Сбросив с себя лапы, он вознесся над столиком и немедленно принялся в голос расставлять все точки. Он орал, размахивая свободной рукой, на весь лес, нимало не смущаясь уже более чем поздним временем суток и явно облегчаясь душой. Сосед минут пять, наверное, облегчался с одинаковым содержанием, выдавая оглавления, среди которых «пирамская клизма», «саблезубая задница» и «канцероген с зубами» были не самыми худшими, и я, нужно сказать, его хорошо мог понять. Покойно сложив в струнку большущие лапы, Батут благосклонно жмурился, только делая это почему-то глядя на меня, блестя длинными усами, улыбаясь бластогеном и явно наслаждаясь покоем и звуками родного голоса. Его бандиты тоже держались как у себя дома, один без конца бродил поодаль рельефной тенью из угла в угол, каждый раз выжидательно разворачиваясь к нам низко подвешенной мордой, чтобы быть в курсе событий, другой, оставаясь за темнотой, сохранял неподвижность, изредка только хлопая хвостом по листьям нижних ветвей.

Меня, кстати, всегда занимало, насколько же тяжелыми и грузными могли казаться сородичи Батута, спускаясь на землю и ходя пешком. Здесь на полянке, где-нибудь на обрывистых каменных плато Рыжего До они часто выглядели несколько усталыми, утомленными узниками собственной простоты и сытого покоя, с избыточным подкожным жиром, излишне и непропорционально массивными в некоторых отдельно взятых частях тела, беспутными, упрямыми и хронически мрачными – до тех пор, пока они не начинали двигаться по-настоящему. Вот тогда все сразу вставало на свои места. Вводила в заблуждение, гипнотизируя, та легкость, с какой взрослый мато под покровом ночи и изумрудных теней Пронуса оказывался где-нибудь в непосредственной близости, не тогда и далеко не там, где по логике вещей следовало бы ожидать его правильнее всего, настигая сдержанным дыханием, заставляя удивляться собственной доверчивости. Мало кто знал, что у черных мато практически не бывает подкожного жира – он у них выгорает.