Несколько секунд француз внимательно на меня смотрел, а потом как бы потерял интерес и взялся за газету.
Пилот что-то сказал по-вьетнамски, потом по-французски, а его второй коллега из нераскосых повторил по-английски:
– Пожалуйста, вернитесь на свои места и пристегните ремни.
Вскоре мы совершили посадку в аэропорту Сайгона.
Стюардессы принялись собирать бокалы.
Я смотрел в иллюминатор и видел, как в небе над Сайгоном чертили линии красные и зеленые трассеры. Снаряды и ракеты выписывали раскаленные траектории, и там, где они врезались в рисовые посевы, вспыхивали оранжево-красные взрывы. Я видел все это с закрытыми глазами, и в моей памяти всплывали картины тридцатилетней давности.
Я поднял веки: Хошимин оказался в два раза больше, чем прежний Сайгон. И освещен гораздо ярче, чем осажденная столица военного времени.
Я почувствовал, что француз смотрит на меня.
– Вы были здесь раньше, – произнес он. Слова прозвучали скорее как утверждение, чем как вопрос.
– Да, был, – ответил я.
– Во время войны?
– Да. – Наверное, это было видно по мне.
– Теперь здесь все иначе.
– Надеюсь.
Он рассмеялся.
– Plus cachange, plus c'est la meme chose [16].
В утробе самолета зашипела гидравлика – мы садились в аэропорту Таншоннят. Мне предстояло путешествие в прошлое.
Мы прошли сквозь облака, и я в третий раз в жизни увидел аэропорт Таншоннят.
Странно, но он выглядел почти так же, как тридцать лет назад. После войны так и не убрали укрепления из мешков с песком, и к аэропорту по-прежнему примыкала военная площадка – у старых американских ангаров стояли советские "МиГи". Мелькнул силуэт американского транспортного "Си-130", и я подумал: неужели еще служит или стоит в качестве былого трофея?
Я вспомнил, что в Таншоннят квартировал штаб военных советников во Вьетнаме, что оказалось очень удобным, когда в апреле 1975-го победоносные коммунистические войска приблизились к аэропорту – штабные ребята вместе с другими американскими военными во Вьетнаме взорвали свой штаб и упорхнули на самолетах "Эр Америка". Я следил за этим по телевизору, а теперь лицезрею какие-то руины, которые могли быть штабом военных советников, известным в то время как Восточный Пентагон.
Когда мы приблизились к посадочной полосе, я заметил, что гражданский терминал был таким же дерьмом, как прежде. У меня сложилось странное ощущение, что я выбрался из Сумеречной зоны [17] и возвращаюсь в это место в третий раз. На самом же деле так оно и было.
Мы коснулись бетонки без ощутимого толчка – значит, самолет пилотировал не косоглазый. Но покрытие, судя по всему, до сих пор не избавилось от снарядных оспин, потому что миля пробега оказалась тряской дорогой.
Самолет свернул на рулежку и почему-то остановился. На подлете я больше не видел ни одного воздушного судна – значит, причина не в том, что мы ждали очереди у ворот. Когда во время войны аэропортом управляли американцы, Таншоннят был третьим по загруженности портом в мире и прекрасно функционировал. Но это уже другая история. Я понимал, что необходимо вернуть мысли в реальность настоящего времени, и изо всех сил старался это сделать. Но пока мы стояли на рулежке, мозг перенес меня в 1972 год, к событиям, которые повлекли за собой мою вторую поездку в это место.
* * *
Я находился в Форт-Хэдли, когда решил остаться в армии еще на один срок, после того как мы перестали переписываться с Пегги Уолш. Или, если быть честным, когда я бросил ей писать.
Там через шесть месяцев только Бог, а кроме него, разве что Зигмунд Фрейд знает, почему я решил жениться на местной девушке Пэтти.
Пэтти была очень привлекательной, говорила с сильным джорджийским акцентом, не отличалась ненавистью к янки, была беднее меня, любила секс и бурбон и всю жизнь мечтала выйти замуж за солдата, хотя я так и не выяснил почему. У нас не было и не могло быть абсолютно ничего общего, но жениться молодым и без всяких на то причин считалось чем-то вроде части местной культуры. Не понимаю, о чем я думал.
С жильем для семейных во время войны было туго – в форте ничего не нашлось, и мы вместе с сотнями других солдат, их жен и детей обитали на убогой стоянке автотрейлеров, которая носила название Шепчущие Сосны.
Мы видели, как солдаты уходили на фронт, некоторые возвращались, некоторые – нет, а то еще хуже – попадали в военный госпиталь калеками. Мы слишком много пили, забавлялись с супругами – отнюдь не своими, – а война тянулась и тянулась, и ей не было видно конца.
Читать дальше