Александр Борун - Письма из замка дракона 2/3

Ты же знаешь, так получилось, что я не смогла вернуться в Креспен не потому, чтобы так решил король. Неужели я тебе не рассказывала? Как передал мне его волю относительно меня мой сын, к которому король благоволил по-прежнему – еще бы, ведь он встал на его сторону вопреки воле матери! – Его Величество изволило молвить только, что он должен всего лишь «убрать меня с глаз долой подальше, чтоб воду не мутила и чтоб не попалась под горячую руку Его Величеству или Его слишком старательно выслуживающимся приближенным» – понятно, на кого он намекал, на Оливье ле Дэна, Оливье Негодяя, Оливье Дьявола. А впрочем, приходится признать, не только его – нашлись бы и другие. Это означало – из Руана нужно уехать. Но не только из него.

Словами о воде король дал нам с сыном понять, что Его Величеству не понравилось бы не только то, чтобы я смогла злословить о политике Его Величества с нормандскими дворянами и горожанами Руана, однажды уже поддержавшими против него Лигу за общее благо и принесшими присягу его брату Карлу как герцогу Нормандскому. Как раз насчет них Его Величество могло быть спокойно. Они напуганы легкостью, с какой оно справилось с Лигой, разделив ее, и вряд ли могли выкинуть какой-нибудь фортель снова, понимая, что второй раз могут и головы полететь. Но оно утвердило, пусть тогда неофициально, Жака де Брезе в должности Великого сенешаля Нормандии не для того, чтобы он советовался со мной! Вот где Его Величество опасалось моего влияния на своего верного слугу. И оно имело бы основания опасаться этого и в том случае, если бы я, не появляясь в Руане и столице, безвылазно сидела в Брешессаке, предаваясь воспоминаниям… к чему у меня, как ты заметил, действительно есть склонность, а если не заметил раньше, то видишь сейчас… или в Анэ, безуспешно пытаясь следить за нравственностью Шарлотты, да и вообще в любом из наших замков, даже в маленьком охотничьем Рувре, куда, как ты знаешь, Жак с Шарлоттой меня вообще приглашать не любят. В любом месте, где бывает Жак, когда он не при дворе Его Величества.

Хуже того, на брата мне тоже нельзя было навлечь подозрение и немилость короля. Антуан дю Бек-Креспен – тоже верный слуга Его Величества. Он ведь стал архиепископом Нарбоннским еще до того королевского посольства в Лилль в шестьдесят четвертом, когда не только дерзкие речи канцлера Морвилье, главы посольства, но и присутствие в составе этого посольства Антуана настолько вывело из себя графа Шароле, нынешнего герцога Бургундского, что только прямой запрет его отца, который сам хотел отвечать на претензии и обвинения с правильно дозированными выражениями, пристойными для общественного акта приема послов, удержал его рот закрытым. Недаром именно Антуану наследник высказал, догнав посольство на выходе, недвусмысленную угрозу в адрес самого короля – он, де, нынче больно отшлепал его руками своего канцлера, но он еще об этом пожалеет – и выбор именно этого посла для передачи угрозы означал, что прочие, помельче Его Величества, пусть поберегутся, и тем более, чем они мельче. Королю и впрямь следовало поберечься, ибо вскоре началась война Лиги за общественное благо.

Не знаю, имело ли это посольство поручение от короля рассорить его с герцогом Бургундским Филиппом Добрым и его сыном, или только доставить Его Величеству приятные минуты при выслушивании впечатлений послов, а на последствия оно решило внимания не обращать. Думаю, Людовик, хотя тогда еще был достаточно неосмотрительным, чтобы вызвать восстание против себя всех герцогов и многих других аристократов, почему я год спустя его и недооценила, уже был достаточно Всемирным Пауком, чтобы просчитать нужную реакцию. Как позже рассказал мне брат, он, по приказу короля, представился не только архиепископом Нарбоннским, но и по имени, причем слегка укороченному, не дю Бек-Креспен, а просто де Креспен. Креспен, тот, что на севере, в Валансьене (знаешь валансьенские кружева? а брабантские?), находится во владениях герцогов Бургундских, а они, как и все сеньоры, очень не любят предателей. Человек из их владений, дослужившийся до архиепископа в чужих, и являющийся доверенным лицом короля, должен был их слегка разозлить, а ведь они тоже понимали, что король предвидит их реакцию, и пренебрежение ею должно было разозлить их уже не слегка, так как являлось оскорблением.

Я вообще никогда не понимала чувства юмора Людовика, и меня очень беспокоит, что Жак его полностью перенял. Ты ведь знаешь, как король в прошлом году отправил на переговоры с высадившимися по призыву герцога Бургундского во Франции англичанами смертельно напуганного лакея одного дворянина своего дома, притом лакея, только что побывавшего в плену у англичан и наверняка запомнившегося им, ибо он был их первым пленником, по какой причине они и отпустили его, давши, вдобавок, нобль, и попросив поговорить с нашим королем. Тут-то королю и захотелось пошутить. Плащ герольда лакею наспех сшили из штандарта. Манер у него, разумеется, не было никаких. Риск, что англичане разоблачат его и смертельно обидятся, был большой. Но Эдуард не узнал лакея в плаще герольда (хоть и говорил с этим лакеем совсем недавно, когда он был пленником англичан), и не узнал штандарта в самом плаще. А те, кто посылали его к Людовику – желавшие мира сеньоры Говард и Стенли – наверное, сделали вид, что не узнали. Так что все сошло Людовику с рук. Но зачем было так рисковать чтобы поиздеваться над ними без их ведома? Ведь, выдай себя мнимый герольд чем-нибудь неподобающим, англичане не только разоблачили бы его – то, что это имело бы печальные последствия для бедного малого, короля, понятно, ничуть не заботило – но и отказались от переговоров, а армия в тот раз высадилась большая…