Юхан Теорин - Приют Святой Патриции

– Может быть, ей нужна помощь?

Улыбка исчезает с лица Марии-Луизы.

– Какая помощь?

– Чтобы меньше пить, – спокойно поясняет Ханна.

В воздухе повисает тяжелая тишина.

– Лилиан не ребенок… Она отвечает за свои поступки. – Мария-Луиза скрестила руки под грудью.

– Но и работодатель отвечает за своих сотрудников. – Ханна говорит это так, словно цитирует трудовой кодекс. – Если кто-то пьет на рабочем месте, существует схема лечения. Реабилитационный план.

– Реабилитация… Звучит красиво.

Но Ханна не сдается:

– И как насчет реабилитационного плана для Лилиан?

– Ханна, – серьезно говорит Мария-Луиза, – ты ведь прекрасно знаешь, сколько у нас недоброжелателей. Подумай об этом.

Она резко поворачивается и выходит из воспитательской. За столом остаются двое – Ханна и Ян. Ханна заводит глаза к потолку.

– Вот так, – говорит Ян. – Теперь будешь ходить в бузотерах.

– Мне совсем не все равно, что будет с Лилиан. А тебе все равно?

– Нет, конечно.

– А почему она так много пьет? Ты об этом думал?

Нет. Об этом он не думал.

– Чтобы быть пьяной, наверное, – пожимает он плечами.

– А зачем ей быть пьяной?

– Наверное, она несчастна… но ведь не она одна, правда?

– Ты ничего не знаешь… и ничего не понимаешь. – Ханна встает со стула.

И Ян встает. Хорошо наконец встать из-за этого стола. Скоро он пойдет домой. Пятиминутка для поднятия настроения явно не удалась. Настроение у всех стало намного хуже.

Домой. Домой и спать. Он хочет смотреть в будущее, начать жить нормальной жизнью.

И никогда больше, никогда в жизни не попадать за решетку.

У него нет никого, с кем бы он мог начать жить. Не так страшно попасть в самое жуткое, самое безнадежное положение. Страшно, когда на всем свете нет никого, кто бы тебя выслушал.

Рами спрыгнула с койки и села на пол рядом с Яном. Ее наконец заинтересовал рассказ Яна о Банде четырех.

– И что, они заперли тебя в бане?

– Не заперли… замка там не было. Они подперли ее чем-то… не знаю чем. То есть тогда не знал. Теперь знаю… Но дверь не сдвинуть.

– И включили агрегат…

Ян кивнул.

– Как же ты выбрался?

– Никак. Была же пятница. Все ушли домой.

Полная тишина. Ни хлопка двери, ни крика вахтера в душевой – что-нибудь вроде «Алло, есть здесь кто?» – ничего.

И дверь заклинена намертво.

Сауна постепенно нагревалась. Воздух сделался горячим, как в пустыне. Сорок градусов. Или, может быть, пятьдесят.

Он попытался ощупью сориентироваться среди совершенно одинаковых дощечек, которыми обшита сауна. Все в дощечках – и пол, и стены, и потолок, и две полки вдоль стены. На них и сидят, когда приходят попариться. Или покурить.

Рука его наткнулась на ведро на полу, и он услышал, как в нем плещется вода.

Он садится на одну из полок. По телу побежали ручейки пота.

Кто-то же должен прийти…

Голова совершенно пуста. Кожу на ягодицах начало припекать, но, как ни странно, он успокоился. Они ушли – Банда четырех.

И никого нет. За дверью все тихо.

Становилось все жарче .

Ян сидел на полу в ее палате, и Рами держала его за руку; она была совсем рядом, но в мыслях он все еще был там, в запертой сауне.

– Мне не повезло, – повторил он. – Дело было в пятницу, и спортзал до понедельника никто не собирался открывать.

– И как же?

– Не знаю…

Он и в самом деле не знал, но сейчас задумался. Что сделать, чтобы выжить три дня в раскаленной сауне?

Стучать в дверь. Стучать и стучать, пока не поймешь, что никто на помощь не придет. Петер Мальм со своими прихлебателями не вернется. Они приперли чем-то дверь и пошли дальше, и, скорее всего, уже про него забыли.

Можно еще стучать, можно кричать, пока не осипнешь, пока не отобьешь руки, пока не нахватаешь заноз от плохо оструганной двери.

Оказалось, он не совсем слеп – глаза привыкли к темноте, и он начал кое-что различать в свете из вентиляционной заслонки на стене под потолком и из-под двери и зловещей красной кнопки на агрегате. Собственные руки – два чуть более светлых пятна перед глазами.

Он забрался на верхнюю полку и обшарил ее. Пальцы наткнулись на гладкий цилиндр.

Пивная банка. В темноте, конечно, не видно, какой марки пиво, но в ней что-то плескалось. Он поднес банку к лицу, и в нос ударил острый, отвратительный запах. Видно, кто-то забыл банку, и она пролежала несколько дней. А может, и недель. Нет ничего противнее запаха прокисшего пива.