Норман Райт - За гранью разумного

– Для чего ты занялся железом? – спросил нацист.

– Чтобы стать сильным, – ответил я. – Я смотрел твои ролики в интернете, и ты пристыдил меня за мою худосочность даже будучи мертвым.

– Мертвым?

– Да, – смутился я, совершенно не понимая какого черта, происходит в этой комнате. – Я вообще принял тебя за призрака.

– Действительно, какого черта я здесь делаю? – спросил мужчина, оглядываясь кругом. Он будто только что осознал, что находится в совершенно незнакомой квартире и разговаривает с совершенно незнакомым ему человеком.

– Разве ты не знал, что умер?

– Догадывался, – ответил нацист.– Скорее всего, из тюрьмы я не вышел. Да?

– Тебя пытали в одиночной камере и… убили.

– Откуда ты это знаешь? – спросил нацист.

– Из новостей, – ответил я. – Это было зверское убийство.

Нацист поправил очки.

– Я припоминаю, – сказал он. – Помню, как мне вырывали ногти на ногах и резали бритвой. Странно, но я совсем не помню боли.

– Говорят, ты согласился взять на себя убийства двадцатилетней давности. Хотя я не знаю даже о чем речь собственно.

– Меня сломали, – задумчиво произнес нацист. – Там любой сознается, в чем бы его ни обвинили. Вопрос лишь во времени. Ты либо сразу подпишешься, либо позже. Но ты подпишешься, даже в убийстве собственной матери. Лишь бы от тебя отстали.

– Страшно представить.

– Если умирать за идею, то не страшно. Я был к этому готов, в принципе. Я лишь хотел сделать лучше и чище это обреченное государство без будущего.

– Но фото жуткие.

– Фото? Какие еще фото?

– Не имею понятия, как они просочились в интернет, но они действительно есть. Возможно, тот, кто делал эти фото, намеренно опубликовал их.

– Покажи, – мужчина поднялся с дивана и направился к письменному столу, где стоял мой компьютер. – Я слабо в это верю. Подделать могут все что угодно.

Я включил ноутбук и вышел в интернет. На одном из сайтов я наткнулся на статью о самоубийстве одного из самых активных участников радикальных неонацистских движений и открыл снимки. Ткач мгновенно побледнел, увидев себя лежащим на тюремной койке с удавкой на шее и безжизненным лицом.

– Узнаю цвет этих стен, – сказал он, нарушив минутную тишину. – Узнаю койку. Узнаю… себя.

– Извини, я думал ты, в курсе того что… с тобой произошло.

– Значит так все и случилось, – произнес нацист глядя в пустоту и задумавшись еще сильнее. – Так и закончилась моя жизнь, в сырых стенах одиночной камеры. Ты погляди, – нацист пригляделся к очередному ужасающему снимку, – эти уроды и зубы мне выдирали. Видишь? На полу.

Ткач провел большим пальцем по передним зубам. Они были на месте. Да и в целом на нем не было тех страшных увечий, что были причинены радикалу во время нечеловеческих пыток, которых он не пережил.

– Погляди, – сказал я нацисту, указывая на снимок, где его нога была свернута в неестественном положении. – Ты помнишь, как это случилось?

– Я ударил своей ногой о койку, когда меня душили, и сломал берцовую кость.

– Ты начинаешь вспоминать.

– Да.

– Можешь рассказать все подробности той ночи? – спросил я мертвого нациста, сгорая от нетерпения услышать то, что больше никому не суждено услышать. Во всяком случае, ни здесь, ни среди живых. – Если вдруг тебе неприятно об этом вспоминать, тогда не нужно.

– Меня перевели в одиночную камеру, – произнес Ткач и уселся рядом на кресло. – Сначала я был этому удивлен, но мне объяснили, что от сокамерников поступили жалобы на меня, якобы я пропагандирую им нацизм и даже пытаюсь некоторых завербовать. Так оно и было. Только вот я не знал, что эти петушки такие нежнокожие. Когда в камеру вошли семь человек, было уже раннее утро, не ночь, как пишут в газете, нет, было утро. Я помню, что уже светало. Когда в камеру вошли наемные убийцы, те же самые заключенные, которым пообещали скостить срок или в случае отказа, наоборот добавить, и в тот момент я уже все понял. Я и до этого знал, что не выйти мне из тюрьмы живым. Я будто не чувствовал будущего. Я не видел его. Наемные убийцы даже разговаривать не стали, они сразу бросились ко мне. За год отсидки на безбелковой еде я очень сильно исхудал. Я продолжал заниматься в зале, но толку от этого не было. Тем не менее, одного я уложил сразу. Я сломал ему челюсть. Но на остальных моих иссохших сил не хватило. Бл. дь! Вот попались бы они мне раньше, голубчики, когда я был такой же, как сейчас, в теле, я бы их всех ушатал! Но тогда я был истощен казенной баландой и меня свалили. Первым делом мне стали рвать ногти на этой руке.