Норман Райт - За гранью разумного

Казалось бы, какие сложности могут возникнуть при побеге из собственного дома? Никаких. Хочешь – беги. Только вот это было не так-то просто. Я всегда находился под присмотром.

Однажды, я нашел на ковре заколку для волос. Вы знаете, ее еще называют невидимки. Я спрятал ее во внутренний карман своих подштанников, но Элайза, пока я спал, отнесла их в подвал и постирала. Вряд ли она сделала это специально, потому что она не могла знать о заколке. И я лишился отмычки.

Однажды, я решил набрать номер службы спасения и сообщить им, что меня насильно удерживают взаперти, но сестры сменили пароль от стационарного телефона. Какой идиот вообще придумал пароль для стационарного телефона? Зачем?

Иногда я думал по ночам, что возможно ничего плохого в том, что меня контролируют нет, и вообще, может никто и не следит за мной. Возможно это лишь мания преследования. Как она там называется? А, вспомнил – паранойя!

Но это была не паранойя. За мной действительно следили. Я понял это случайно, когда однажды уронил вазу с цветами и среди осколков нашел маленькую скрытую камеру. Возмущению моему не было предела.

– Успокойся, Вилли. – Эмма положила мне на плечо руку и, поглаживая, рассказала: – Иногда, мы вынуждены обратится к наемным сиделкам и камера, нужна лишь для того, чтобы мы могли убедиться, что за тобой ухаживают надлежащим образом. Что тебя не обижают и вовремя кормят. Господи, милый, ты весь горишь. У тебя жар.

Мне казалось, что скрытые видео камеры повсюду! В семейных фотографиях на стенах, в глазу той старой фарфоровой куклы, что сидит в зале на камине, на веранде, в подвале и даже, в уборной.

Аккуратно ступая по выложенному в шахматном порядке черно-белому кафелю туалета, я поднимал голову и разглядывал каждый дюйм этого помещения. Видео камеры могли быть где угодно. Даже на рукоятке сливной кнопки унитаза. Непонятно, правда, зачем.

Я ощущал себя звездой телепроекта, с которого невозможно сбежать. На другом конце всех этих многочисленных видеокамер, транслирующих мою жизнь в прямом эфире, сидят телезрители и круглыми сутками наблюдают за мной. Для них – я крыса, стремящаяся сбежать из дома сестер Уорд как из крысоловки или тюрьмы, и наблюдать за этими безрезультатными попытками, им весело.

Я не мог самовольно выйти на улицу. Даже почту и ту, сестры забирали сами. Скорее всего, они опасались, что я могу обо всем рассказать почтальону, или, сбив его с ног, сбежать.

Я находился в кукольном домике, и, ступив за его пределы, рисковал упасть с края стола.

Вскоре, покидать этот дом стало для меня бессмысленной идеей. Я продолжал кричать внутри огромной свиной туши, но голос мой, теперь был практически беззвучным.

По ночам, я лежал в постели и глядел в потолок с проекцией галактики. Я, понурив голову, бродил среди звезд. Они уводили меня вглубь сознания Вилли. В самые страшные его уголки. Туда, где кровь от ужаса леденела в жилах.

Однажды, я поневоле вновь вернулся в тот парк, где сидел на земле с разбитым носом. Вопреки моим протестам реальность и воспоминания перемешивались, а я просто терялся в лабиринтах сознания больного Вилли Дубиловича. Сопротивляться было выше моих сил. Меня будто брала огромная рука великана и зашвыривала в параллельную вселенную, полную болью и страха, насмешек и обид, желаний и невозможностей.

И вновь я здесь.

Подростки смеются надо мной. У моих ног лежит мертвая птица. Странно, раньше я ее не замечал. Вспомнил! Я нашел ее со свернутым крылом и нес домой лечить. Отщепенцы отобрали птаху у меня и, размозжив ее голову камнем, бросили мне под ноги. Я стоял и смотрел как кровь птицы впитывается в землю. Еще мгновение назад она сидела в моей бейсболке. Она была жива. Птица ждала спасения, которого не получит.

– Всыпь ему, Дэйв! – крикнул один из ребят, и я не заметил, как оказался в нокдауне. – Получай, идиот!

Я лежал на спине и не мог понять, чем насалил этим ребятам. Чем вообще может не угодить умственно отсталый? Своей бескорыстностью? Нежеланием унизить вас или затушить о вас окурок?

Удар был настолько сильным, что мне показалось будто меня снес поезд. Кроны деревьев все еще кружились надо мной, когда я пытался подняться. От сильного головокружения меня затошнило. Я сел и рубашку оросила кровь. Она полилась из онемевшего от удара носа будто из открытого крана. На правой ноге не было кеда. Он слетел при падении и исчез в кустах.

Ко мне подсел тот парень, который добил раненную птицу и скомандовал здоровяку врезать мне. Звали его Уилл Фаррел. Этот человек еще много натворил плохого, прежде чем дробилка для щепы избавила общество от него. Джинсовая куртка Фаррела была обклеена нашивками с черепами, а кисти рук – обожжены сигаретными окурками отцом-садистом.