Деннис Лихэйн - Дай мне руку, тьма

Я вспомнил о последних одиннадцати днях. Я сидел за обеденным столом с тремя психопатами, точнее, четырьмя, если считать и Пайна. Затем видел женщину, распятую на горе. После этого кто-то прислал мне пакет бамперных наклеек и записку с "приветом". А вскоре – с "незабудьзаперетьдверь". За это время происходили нападения со стрельбой на клиники, производящие аборты, на вагоны метро, совершались поджоги и взрывы посольств. В Калифорнии с гор съезжали жилые дома, а в Индии запросто проваливались сквозь землю. Одним словом, было от чего выйти из равновесия.

Я обнял Грейс за талию и, откинувшись на спину на диван, уложил ее на себя. Мои руки проникли под ее свитер, а ладони стали совершать прогулки по ее груди. Она прикусила нижнюю губу, а глаза при этом слегка расширились.

– Прошлым утром ты мне что-то сказала, – проговорил я.

– Я много чего говорила прошлым утром, – сказала Грейс. – Если мне не изменяет память, несколько раз произнесла: "О, господи!"

– Не то.

– О, – воскликнула она, хлопнув меня по груди. – Фраза: "Я тебя люблю". Вы ее имеете в виду, детектив?

– Именно так, мадам.

Грейс расстегнула мою рубашку до пупка и начала гладить мне грудь.

– Ну, что из этого? Я. Люблю. Тебя.

– Почему?

– "Почему"? – спросила она.

Я кивнул.

– Самый глупый вопрос, который ты мне задавал. Разве ты не чувствуешь себя достойным любви, Патрик?

– Вообще-то, нет, – сказал я, когда она дотронулась до шрама на моем животе.

Наши глаза встретились, и в ее взгляде было столько доброты и тепла, сколько бывает только при благословении. Она наклонилась вперед, и мои руки оставили в покое ее свитер, потому что она соскользнула вниз, и ее голова очутилась на уровне моих коленей. Расстегнув мою рубаху до конца, Грейс прильнула лицом к моему шраму. Она провела по нему языком, затем поцеловала.

– Мне нравится этот шрам, – сказала она, водружая на него подбородок и глядя вверх, мне в лицо. – Он нравится мне потому, что это метка зла. Это то, чем был твой отец, Патрик. Злом. И он пытался внедрить его в тебя. Но безуспешно. Потому что ты добр и нежен, ты так хорошо относишься к Мэй, и она так сильно любит тебя. – Грейс постучала по шраму кончиком ногтя. – Как видишь, твой отец потерпел фиаско, потому что в тебе было довольно доброты и порядочности, и если он и правда не любил тебя, это, черт побери, его проблема, но никак не твоя. Он был глупым ослом, а ты достоин любви. – Став на колени и опершись на локти, она возвысилась надо мной. – Всей любви моей и Мэй.

На минуту я потерял дар речи. Я смотрел в лицо Грейс, представляя ее старой, морщинистой, и понимал, что лет через пятнадцать-двадцать многие мужчины не смогут даже представить себе, какое эстетическое наслаждение вызывали когда-то ее лицо и тело, просто не передать. Потому что это не просто фраза. Конечно, я говорил своей бывшей жене, Рене, "Я люблю тебя" и слышал от нее то же самое, но мы оба знали, что это ложь, точнее, страстное желание, однако слишком далекое от реальности. Я любил свою напарницу, свою сестру, наконец, свою мать, хотя никогда по-настоящему не знал ее.

Но, уверен, ничего подобного я никогда раньше не испытывал.

Когда у меня, наконец, прорезался голос, он оказался дрожащим и хриплым, а слова застревали у меня в горле. Глаза мои увлажнились, а в сердце будто кровоточила рана.

В детстве я любил своего отца, а он только издевался надо мной. Он не имел жалости. Сколько б я ни плакал, сколько бы ни просил, как бы ни старался в точности выполнять его желания, что бы я ни делал, чтобы заслужить его любовь, а не быть постоянной жертвой его гнева.

– Я люблю тебя, – однажды сказал я ему, но он только рассмеялся в ответ. И снова был смех. Затем он избил меня еще сильнее.

– Я люблю тебя, – как-то снова сказал я, когда он таранил моей головой дверь, затем мотал вокруг себя и наконец плюнул мне в лицо.

– Я ненавижу тебя, – сказал я спокойно отцу незадолго до его смерти.

Это также вызвало у него смех:

– Один гол в ворота старика.

– Я люблю тебя, – сказал я теперь Грейс.

И она засмеялась. Смех ее был прекрасен. В нем было и удивление, и облегчение, и радость, и все это сопровождалось двумя слезинками, что скатились по ее щекам и, попав в мои глаза, смешались с моими.

– О, господи, – простонала Грейс, опускаясь на меня и слегка касаясь своими губами моих. – Я так люблю тебя, Патрик.

Наши отношения с Грейс не достигли еще того уровня, когда мы могли задерживаться в квартире настолько, чтобы Мэй могла застать нас в постели вдвоем. Этот момент, очевидно, вскоре должен был наступить, но для каждого из нас он был не сказать чтобы слишком легким. Мэй знала, что я был "особым другом" ее мамы, но ей совсем не обязательно было знать, чем именно занимаются особые друзья, по крайней мере до тех пор, пока не станет ясно, что особый друг задержится надолго. В детстве у меня было слишком много друзей, у которых не было отцов, зато было огромное количество так называемых "дядей", прошедших парадом через постели их матерей. И я видел, как это разлагало их души.