Мария Серрадо - На небе ни звезды

Ничего страшного, что она опаздывает. В шесть она обязательно придет и заберет ее, и они пойдут в кондитерскую. Валери думала, какие конфеты она попросит сегодня – лимонные или зефир. В семь они уже точно будут в лавке.

К ней подошла учительница, потом другая. Они были взволнованы, и Валери стало неловко и страшно от их взглядов. Они заставили ее войти в здание школы и посадили в вестибюле. Там висели картины, на которых были изображены дети с цветами и среди цветов. Они улыбались солнцу. Валери эти картины всегда казались необъяснимо жуткими. У нее по телу пробежали мурашки, когда она вновь их увидела. В учительской пытались дозвониться до ее родителей, но Валери знала, что мамы нет дома, так как она идет сюда, в школу, а папа, наверное, еще не вернулся с работы. Но кто-то ответил – она слышала голос учительницы. Быстро повесили трубку.

Она не понимала, что происходит, почему эти чужие люди пытаются что-то ей объяснить. Ей стало страшно, что случилось что-то непоправимое, что больше нет никакого дома и ей придется всю жизнь провести в вестибюле с картинами. Учительница музыки – «милая Трисс», как ее называли дети, – отвезла Валери к себе домой и накормила макаронами с сыром. В настоящий дом ей было нельзя: папа был настолько пьян, что просто не мог ничего выговорить, а мама к тому моменту была уже очень далеко. Когда через два дня Валери, наконец, туда вернулась, она нашла шкатулку с драгоценностями и письма от мамы, в которых почти ничего не понимала.

У нее не было паники ни тогда, ни потом. Она долго верила в то, что мама скоро вернется домой. Но она не возвращалась. Потом ее отсутствие стало нормой, и папа больше времени стал проводить дома. Они жили, как получится, и у них получалось. Даже картины из вестибюля школы перестали вызывать у нее неприятные ощущения – это были просто размалеванные доски, она сама так же могла, что подтверждали уроки рисования.

Внезапно пленка начала прокручиваться назад, и Валери снова оказалась на той скамейке. Материя, из которой была соткана эта часть пространства, начала сжиматься, и все вокруг заскрипело. Детская площадка издала крик боли, который еще долго отдавался эхом от невидимых стен комнаты-воспоминания, а потом был поглощен скрежетом и треском. Эта сцена затянулась, пора сменить пластинку, дорогая. Может быть, это все происходит потому, что в космосе кто-то меняет пластинку. Это и есть причина временных и пространственных сдвигов, когда будущее становится прошлым, а воспоминания – реальностью. Это уже всем наскучило, давайте что-нибудь новенькое. Все ее любимые фразочки. Не вам указывать женщине, как себя вести. Ты вроде и не помнишь их, но на самом деле они постоянно у тебя в голове, они ковыряют мозг.

Площадка разваливалась, но Валери продолжала сидеть на скамейке, и разрушение не касалось ее. Вдалеке, за деревьями она заметила фигуру, которая смотрела на нее сквозь пелену дождя.

–Мама! Мама! – Валери вскочила и побежала в ее сторону, но чем ближе она подбегала, тем дальше становилась фигура. Несправедливая и неестественная пропорция, которая загоняет тебя до смерти, если не примешь поражение.

–Мама! – в последнем крике нашло выход все ее отчаяние.

Фигура растворилась в воздухе, и воздух растворился вслед за ней. Земля медленно уходила из-под ног, и картинка менялась. Но ей было все равно – она навсегда застряла в прошлой.

Кто-нибудь меня любит???

Сверху на нее смотрело черное холодное небо. Издалека слышалось пение неизвестной птицы. Последняя звезда погасла. И тогда Валери сбил с ног удар молнии: все видимое пространство превратилось в непроглядную тьму. Она видела перед собой лишь кривой, раздавленный диск солнца, который ехидно улыбался. ХА-ХА а ты сейчас умрешь! ХА-ХА сейчас умрешь! ХА-ХА-ХА . Все внутри сжималось, и неприятное ощущение потом перешло в сильнейшую физическую боль: будто чья-то рука копошилась во внутренностях, будто череп медленно распиливали, медленно вбивали в него гвозди. Она сжала руки в кулаки и зажмурилась, и все ее существо только и желало, чтобы боль прекратилась.

Валери больше не чувствовала своего тела, но к ней вернулась способность трезво мыслить. Она подумала о своем отце. Что бы он делал, если бы она умерла? Скорее всего, ему было бы не очень приятно об этом узнать. Но зато не нужно было бы никого разочаровывать, никого сдерживать, ограничивать в средствах. Не пришлось бы тратить эти средства на лишнего человека, которого сам же приучил жить на широкую ногу. Вот она – экономия, в чистейшем своем проявлении. Нет человека – нет проблем. Может быть, без нее его дела каким-то чудом наладились бы; может быть, она какими-то своими действиями затормаживала их прорыв вперед, и отцу следовало бы не руководствоваться ее советами, а попросить их у человека, лучше знающего толк в вопросе? Нет, полная чушь. Она была его единственным спасением, без нее бы он давно загнулся. Беспросветная тьма – вот что ждет его впереди, если ее не будет рядом. Ведь правда в том, что он ни одной стоящей вещи не может сделать сам, кроме как спустить последние деньги семьи на бутылку какого-то дерьмового вина.