Ариэль С. Уинтер - Смерть длиною в двадцать лет

– Сынок, – сказал я, похлопав его по спине. – По-моему, нам пора прерваться. Завтра можем продолжить.

Он попытался замотать головой, но даже это у него не получилось.

– Н-нет!..

– Тебе утром на работу надо?

– На работу? – проговорил он с таким удивлением, словно само понятие работы с утра было для него откровением. Словно он до сих пор и слыхом не слыхивал о том, что такое работа с утра. Словно вообще вся жизнь оказалась предана забвению и осталась за пределами этого бара.

– Давай-ка поднимайся! – Я поставил его на ноги. Сам стоял на ногах твердо, потому что, как уже сказал, находился в неком своем любимом окрыленном состоянии, в котором у меня все получалось легко. Не только работа, а буквально все дела, даже если это было мытье посуды. И такое состояние я не считал вредным для себя, я не считал, что еще один стаканчик может меня убить. В конце концов, я был взрослым человеком, мужчиной, и сам прекрасно знал, что мне вредно, а что полезно.

В общем, как уже сказал, я поставил его на ноги и вывел его на улицу, причем он все время буквально висел на мне, и я чувствовал себя немножко виноватым в том, что довел его до такого состояния. Но только немножко – ведь мы же отлично провели время.

Швейцар подозвал такси и открыл для нас заднюю дверцу. Я затолкал Монтгомери на заднее сиденье и спросил:

– Ты где живешь?

– Где моя записная книжка?

– Я положил ее тебе в карман. Скажи водителю, куда тебя везти. – И я крикнул швейцару: – Такси можно отнести на расходы моего номера?

– Конечно, сэр. Я об этом позабочусь. – Он подошел к окошку водителя, и тот опустил его.

Монтгомери промычал какой-то адрес, вроде бы Тюдор-стрит, и я успокоился, почувствовав, что он доедет нормально, но водителю на всякий случай сказал:

– Если он так и не сможет толком назвать вам адрес, то привезите его обратно.

Таксист кивнул и снова повернулся к швейцару, а я захлопнул дверцу машины и вернулся в отель.

Но от перспективы оказаться в пустом номере мне снова сделалось не по себе. Я даже почувствовал легкий приступ паники (легкий – благодаря алкоголю) из-за этих отправленных телеграмм и из-за бросившей меня Ви. Я твердил себе, что паниковать глупо. Я известный писатель, обожаемый и почитаемый многими. И если даже этот молодой репортер признал во мне знаменитость, то почему бы моему Джозефу не сделать того же? И ответ сразу напрашивался – он сможет! Ему просто требовалось время, чтобы успокоиться. Вот и все. И у него было это время. Весь сегодняшний день – с утра и до вечера. И сейчас было еще не поздно, только восемь, просто детское время.

С такими мыслями я развернулся и снова вышел на улицу.

– Такси, – сказал я швейцару, и тот свистнул, чтобы подогнать машину к подъезду.

Он открыл для меня дверцу и закрыл ее, когда я сел. Таксист, ждал от меня указаний. Я назвал ему адрес Куинн – теперь уже адрес Джозефа, – и мы поехали.

Старинный особняк Хэдли располагался в северной части города, сразу за университетом, в Андервуде. Здешняя земля еще лет шестьдесят-семьдесят назад принадлежала одной семье, которая потом распродала ее по кускам, и семейство Хэдли рискнуло купить себе участок на покатом склоне холма и отстроило на нем четырехэтажный кирпичный домище. Натяжные тенты над окнами первого этажа делали дом похожим на отель. Прямо с земли к главному входу поднималась крутая лестница, а гараж и вход для прислуги находились на задней стороне дома.

Когда мы подъехали, в половине окон дома горел свет. Вый дя из машины, я помедлил перед открытой дверцей, намереваясь попросить водителя подождать, но потом передумал, захлопнул дверцу, и такси укатило. Я стал подниматься по крутой лестнице, и это оказалось гораздо труднее, чем мне казалось. Все-таки я слишком много выпил.

Держась за перила и беспрестанно останавливаясь перевести дух, я уже почти добрался до верха, когда дверь открылась и из дома вышла Мэри О’Брайен, а следом за ней Конни – опустив голову, обе старательно смотрели себе под ноги, собираясь спускаться. Мне захотелось поспешить к ним навстречу, но я уже так устал и запыхался, что решил подождать их на своей ступеньке. Мэри увидела меня первой, сначала опешила, потом произнесла:

– Ой!

Конни тоже подняла голову, но ее темнокожее лицо сливалось с сумерками наступившего вечера, и я не смог разглядеть его выражения.

Мэри стала спускаться мне навстречу.

– Мистер Розенкранц, вы меня так напугали! Что вы здесь делаете в такой поздний час?