Рейчел Йодер - Ночная сучка

Она смотрела на своего мальчика, игравшего на кухонном полу с металлическим устройством, в закрытом виде напоминавшем космический корабль, а в раскрытом – большой железный цветок. Мальчик чихнул и рассмеялся. Он стал ее единственным проектом. Она создала его, и теперь у нее ничего не осталось. Поддерживать его существование – вот к чему сводились теперь все ее творческие планы. Но сегодня она была полна решимости пойти дальше. Начать с самого начала. Или вернуться к основам. Какая разница.

Она приклеила скотчем к полу кухни огромные листы бумаги и вытащила из шкафа пальчиковые краски. Это было сразу после завтрака, и день выдался ясный. Мальчик, казалось, уже устал – лежал, прижавшись щекой к полу, и смотрел, как вращаются колеса поездов, когда он толкает их по рельсам, – но ему, как и ей, просто нужно было что-то новое, что-то веселое.

Она через голову стянула с него пижамную рубашку, сняла обвисший подгузник.

Хочешь порисовать? – спросила она, указывая на блюдо с красками всех оттенков. – Можешь окунуть руку, ногу.

Он двинул ногу к тарелке и вопросительно посмотрел на нее.

Да! – сказала она, улыбаясь, окунула руку в краску и похлопала по листу бумаги, чтобы показать, как это делается. Он опустил в баночку пальцы, наклонился и макнул ладони. Да! – ободряюще воскликнула она.

Его лицо засияло. Он похлопал руками по бумаге, поставил на блюдо с красками ногу, отшагнул в сторону, поскользнулся, упал и попытался встать, забрызгав щеки краской. Он смеялся, и мать тоже смеялась. Она помогла ему подняться и показала отпечатки своих рук, которые оставила у него на животике, а он окунул в краску обе руки и запустил их ей в волосы. Хорошо, сказала она, отводя в сторону его руки. Хорошо.

Мальчик, радостно визжа от восторга, забегал по кругу, тряся руками и оставляя брызги краски на стульях, на занавесках, на плите.

На бумагу, милый, сказала она ему. Весело, правда? Но только на бумагу.

Он прыгнул на блюдо с красками, прыгнул на бумагу и поскакал, как заяц, по деревянному полу, схватил полотенце и подбросил так высоко, как только смог.

На бумагу! На бумагу! – повторяла она, пытаясь его поймать, и внезапно сама поскользнулась, уцепилась за раскрытую дверцу шкафа, которая слетела с петель и осталась у нее в руках.

Мальчик теперь катался по бумаге, по краске, и хихикал. Пока она осматривала дверь и петли, мальчик вылетел в гостиную.

Нет! ласково прикрикнула она. Он смеялся, радуясь новой игре, и она сказала, с очень, очень серьезным лицом, которое должно было показать, что это очень, очень серьезная ситуация. Я не шучу. Это не игра.

Иг’а? спросил он, обнаженный, измазанный краской.

Нет, ответила она, идя к нему, нахмурив брови и сжав губы в тонкую линию. Ты весь грязный. Сиди на кухне.

Она потянулась к нему, чтобы схватить за руку, и он с криком бросился на диван, на большие подушки, зарылся в них, чтобы спрятаться.

Вымыв мальчика, она провела остаток утра, отчищая краску с пола, стульев, плиты, шкафов, ковра, дивана, пока он смотрел мультфильмы. Пора спать, сказала она себе, закончив уборку. Время сна.

Она укладывала мальчика после обеда, читала ему книжки, обнимала его и пела песенки, пока он не затихал, лежа на спинке в путанице простыней – розовые губы приоткрыты, длинные темные ресницы чуть подрагивают.

Это ее вина была в том, что он хотел, чтобы она лежала с ним рядом, пока он спит; начать с того, что ее вина была в том, что он до сих пор спал в ее кровати. Когда он был совсем крошечным, она укачивала его и кормила в любое время ночи, стоило ему заплакать. Это было так легко. Они лежали в уютной темноте, лицом друг к другу, мальчик прижимался к ее соску, его маленькие мягкие ручки касались ее груди. Пока он ел, мать засыпала, он и сам засыпал, пока ел, перекатывался на спинку, и струйка молока стекала из его раскрытого рта. Ночи были тихими и плотными, и они спали и спали, пока он вновь не просыпался. Так легко. Так мило.

Но легкое и милое перешло в дурную привычку. Надо было воспитывать мальчика, надо было силой заставить его перебраться в свою кровать, в свою комнату. Надо было не вестись на провокации, пока он плачет. Надо было кормить его, когда он проснется, а не перед сном. Не надо было обнимать и ласкать его, чтобы он лег спать. Так учили все книги. Она все сделала по-своему. Значит, винить было некого, кроме себя.

Пролежав с ним в кровати около часа, она тоже уснула. Проснулась с тяжелой головой, недовольная, измученная тяжелым грузом своих невоплощенных амбиций, своим провалом, измученная так, что с трудом заставила себя выбраться из кровати. Было уже четыре часа, день был потерян. Она охнула, пообещала себе, что завтра попытается снова, но от этой мысли стало хуже, а не лучше.