Представьте себе этого человека, который нашел небольшую коробку с двумя бутылками еще теплого молока, отнес ее обратно в маленький унылый торговый центр, дошел до поста охранника и сказал ему: я тут нашел молоко. Оно, наверное, нужно владелице. Надеюсь, вы ей его вернете. И охранник ставит коробочку в мини-холодильник в своем кабинете, качая головой и удивляясь находке, или доброте этого человека, или потере матери, или ее невнимательности – ну как можно быть такой рассеянной? – или всему сразу.
Матери хотелось поблагодарить того, кто нашел молоко. Ей хотелось сказать ему: вы самый добрый человек из всех моих знакомых, пусть мы с вами и не встречались раньше.
Когда она шла на собрание, проходившее прямо за ланчем – кому нужен перерыв на обед, если в это время можно работать? – у нее возникли подозрения. А позже, когда она правой рукой набирала сообщения, а левой одновременно прижимала оба молокоотсоса к груди, ее мысли начали выстраиваться в теории заговора, те, которые рано или поздно выводят к истине.
Ее родители сказали бы, что на ней лежит печать, назвали бы ее порченой или, может быть, даже про́клятой и сказали бы что-нибудь насчет дьявола, если бы имели хоть какое-то представление о том, что творится в ее голове. Родители не имели никакого представления, потому что они не звонили ей, а она не звонила им, так что они не знали друг о друге почти никаких новостей. Мать была уверена, что они тоже в какой-то степени виноваты во всех выпавших на ее долю несправедливостях и в ее паранойе по поводу превращения в собаку, виноваты в каком-то фундаментальном смысле; но она не могла точно сказать, в чем именно, и скорее потакала себе, направляя свою ярость в прошлое и на восток, где жили родители в сотне миль от нее.
По правде говоря, родители волновали ее меньше всего, поскольку все это вообще было сплошным сраным притворством: работа, дела, проблемы и нежелание помочь ей с ребенком. Она разбухала материнским гневом, в мыслях выстраивая многословные аргументы против системы, капитализма, патриархата, против религии, гендерных ролей и биологии.
Однажды она хотела поделиться своими теориями в кофейне, куда ее пригласила другая работающая мать, которая тоже была художницей, она училась с ней в аспирантуре. Теперь она преподавала в этом университете и воспринимала трудности материнства как что-то ненамного серьезнее икоты. Мать мрачно наблюдала на расстоянии – в социальных сетях, где еще, – как работающая мать выкладывает фото с подписями «Первый день в яслях» и «Помогаем маме с инсталляцией»: ребенок был привязан к груди работающей матери, которая что-то делала с грудой проволочной сетки.
Почему я так не могу? – часто спрашивала она себя. Как это может быть настолько легко?
И как тебе быть работающей матерью? – спросила ее та, другая работающая мать, и эта мать – усталая, несчастная и работающая, вкалывавшая на работе мечты и разлученная с ребенком – тупо уставилась на нее и хотела было поведать свои теории о том, что все это ловушка, рассчитанная на то, чтобы полностью их подчинить, ловушка, из которой им не выбраться. Но ее мозг уже не работал как прежде. Жизнерадостная работающая мать ждала. Нужно было что-то сказать? Что такое диалог?
Нет, в конце концов ответила несчастная мать. Мне кажется, работающая мать – вообще какая-то бессмысленная чепуха. Я имею в виду, какая мать не работает? А если прибавить к этому оплачиваемую работу, то кто она тогда? Работающая работающая мать? Представь себе, если бы кто-то сказал – работающий отец. Ха! – она горько усмехнулась, даже не зная, насколько горько звучат ее слова.
Добрая работающая мать кивнула и посмотрела на нее с жалостью. Та мать, которая не спала и вкалывала на работе мечты, мать, которая, может быть, старалась изо всех сил, которая нуждалась в поддержке… но да – она выглядела совсем не так, как должна была. Впечатление. Каждый может его произвести. Почему она такая неблагодарная?
В тот вечер мать тоже плакала, держа на руках спящего малыша, потому что неспящим она видела его лишь час, может быть, два в день. Он так и не смог уснуть в яслях, и домой она принесла его измученным, отчаянно просившим молока, просившим, чтобы его укачали и дали уснуть на руках матери. Она плакала, качая его, а когда уложила его в кровать, он заплакал. Ребенку хотелось, чтобы его держали на руках, и она не могла его винить, поэтому, привязав его к груди, полночи отвечала на письма, а потом вместе с ним свалилась в кровать.
Читать дальше