Игорь Колосов - Cерый карлик

– Я же говорил! – банкир орал. – Ну, что? Ты, хахаль недоделанный. Сам напросился.

В этот момент Ростик впервые услышал чавканье, напомнившее голодную собаку, которая поглощает еду из своей миски. Эти звуки глушил вопль банкира, да и не до того было Ростику, чтобы интересоваться, откуда доносится чавканье, и что оно вообще значит.

Банкир шагнул к Ростику, тот попятился. Его подружка-блондинка бросилась на отца, он ее отпихнул, и Линда, так не похожая своим узким, миловидным личиком на своего папашку, начала лупить его кулачками по спине. Банкир перехватил ее руки, влепил дочери пощечину. Линда не удержала равновесие, повалилась на пол, едва не ударившись головой о дверной косяк.

Банкир навис над дочерью.

– Ему переломают ноги, но и ты, сучка, свое получишь! Так меня позорить!

Затем… Затем случились еще несколько странностей, но Ростику было не до них – он увидел в руке банкира нож.

Оцепенение длилось недолго. Ростик, только что опасавшийся за себя, обомлел: неужели банкир что-то сделает собственной дочери? Когда этот ублюдок вытащил нож?

Страх Ростика превратился в кипящий гнев: сколько эта пузатая гнида будет портить им жизнь? Гнида, которая привыкла повелевать, и чтоб все и всегда прыгали перед ней на цыпочках. Гнида, которая жаждет крови даже своих родных.

Несмотря на гнев, мрачной тучей затянувший здравомыслие, Ростик секунду-другую чувствовал волю рассудка: успокоиться чего бы это ни стоило, взять под контроль эмоции, избежать последствий, которые поломают жизнь раз и навсегда. Правда, рассудок в эти мгновения напоминал течение ручья, скованного льдом: ты видишь холодную синюю воду, но дотянуться не можешь – пальцы бессильны против прозрачной, тонкой, но очень крепкой перегородки. Остается лишь наблюдать. Или отдаться рвущимся изнутри эмоциям, хлещущим, как пар из-под крышки котла.

Что с Ростиком и случилось. Сказались не только нож в руке банкира и угроза Линде. В одну точку, Большой Взрыв которой породил новую Вселенную под названием «Я Все Ненавижу!», спрессовались все прежние горести и обиды Ростика: собственная бедность и неудачи в попытках заработать приличные деньги, вечно уязвленное «я», невозможность быть на «уровне» девушки, которая, бесспорно, была для него самой желанной, страх перед ее отцом, ненависть и какая-то глубинная зависть, в которой самому себе стыдно признаться. Вся эта праведная грязь сжалась до такой плотности, что последствия не заставили себя ждать: пошла обратная реакция, расширяясь, готовая смести все на своем пути.

И еще гнев Ростика усилила злость Линды, которая посмотрела отцу в глаза. В ее взгляде было все, что возникало в душе: боль за то, что папаша доконал ее мать, что он не давал Линде свободы, указывая, что она должна делать и когда, что он угрожал ее парню. В ее взгляде проявилась ненависть, изредка вынуждавшая девушку говорить, что она когда-нибудь прикончит папашу и до конца дней своих не раскается. И это будет благородный поступок – многие скажут ей за это спасибо.

Крик Линды произвел эффект дополнительного толчка, и Ростик уже не колебался: он подался к банкиру. Парня уже не могло отвлечь ни чавканье где-то вне комнаты, ни поток холодного воздуха, ворвавшийся в спальню, несмотря на отсутствие сквозняка, и коснувшийся ног, ни вздрогнувшая оконная рама, словно кто-то проверил, надежно ли она заперта. Ростик подхватил со столика узкую вазу из тяжелого хрусталя…

Наверное, он просто набросился бы на банкира с кулаками, не будь у того ножа. Когда же Ростик замахнулся, ему показалось, что банкир стоит ближе, чем это было секунду назад – он уже не зависал над кричавшей дочкой, поворачивался к ее бой-френду с недоверчивым выражением лица, но это лишь усилило удар.

– На!!! – вырвалось у Ростика.

Ваза не разбилась, зато на голове банкира, в левой части лба, появилась вмятина. Банкир завопил, и, хотя окнами комната выходила в сад за домом, его крик наверняка слышали даже на улице. Ростик нанес еще два удара, выронил вазу, которая так и не раскололась. Папашка мешком опустился на пол, и его руки, пытавшиеся закрыть голову, обмякли. Голову заливала кровь, казавшаяся в свете дня какой-то ненастоящей, но именно ее вид внезапно и бесповоротно отрезвил Ростика. Казалось, теперь прозрачный лед, закрывавший доступ к рассудку, раскололся, и холодное течение вырвалось на поверхность, а вместе с ним опять появился страх, еще считанные секунды назад такой слабый в сравнении с пылающим гневом.