Игорь Колосов - Cерый карлик

– Славная квартирка, – Савицкий растерялся, в ужасе понимая: то, что он должен передать на словах, при виде этой рожи растекается, ускользает.

– Говори.

Гурон сказал это так же тихо, но Савицкий вздрогнул, будто на него гаркнули.

Гурон не был сильно накачан, но из-за широко поставленного костяка и рельефности мускулатуры, которой профессиональные культуристы достигают лишь к соревнованиям, он казался громадным. Эффект усиливала его смуглая кожа, точь-в-точь, как у индейца, почему Гурон и получил такую кличку, хотя Савицкий как-то слышал, что причина иная: в юности Гурон повязывал на голове свои черные длинные волосы красной лентой, и его угрюмое, как обычно без единой эмоции, вытянутое лицо превращало парня в индейского вождя.

– Я от Бориса, – голос Савицкого дрожал.

Гурон промолчал, это и так было ясно. Преодолев ступор, Савицкий заговорил, стараясь излагать мысли как можно понятней. Замолчав, он проанализировал сказанное: не упустил ли чего?

– Что от меня? – спросил Гурон.

Савицкий растерялся: не только голос, но и манера выражаться у Гурона была ненормальная – нужно было напрягать извилины, чтобы понять смысл сказанного. К счастью, Савицкий быстро сообразил: Гурон спрашивал, что требуется от него.

– Борис хотел взять хахаля племянницы быстрее ментов. Желательно живым. Если девка при этом умрет от «несчастного случая», Борис не обидится, – Савицкий перевел дыхание. – Если щенка сначала возьмут менты, надо бы… надо устроить так, чтоб они его далеко не упрятали.

Гурон молчал, что-то обдумывая. Савицкий уже не выдерживал этого взгляда, который не то, что пронзал, скорее вырывал все внутри, как пуля со смещенным центром тяжести.

– Вот здесь, – он достал конверт, несмело протянул Гурону. – Фото девки и ее хахаля, номер мобильника, характеристика, координаты ближайшей родни, где они могли бы заныкаться.

– Брось, – сказал Гурон.

Лишь после паузы Савицкий понял, что тот требует бросить конверт на пол, что неудивительно для совершенно пустой прихожей – положить-то некуда. Савицкий согнулся, осторожно опустив конверт на пол. Вот еще один прибамбас Гурона: только свихнувшийся попросит кинуть вещь на пол, когда ее просто можно взять в руки.

– Кажется, все, – рискнул сообщить Савицкий.

Гурон чуть заметно кивнул, и Савицкий принял это, как добрый знак: он может идти.

– Без спешки, – Гурон шагнул к Савицкому вплотную. – Подумай: все сказал?

Савицкий кашлянул, хватанул воздух ртом, выдавил улыбку.

– Д-да. Кажется.

Гурон осмотрел его тело, как будто перед ним стояла молоденькая девушка.

– У тебя часом нет каких-нибудь хитрых штуковин, чтоб твою болтовню записать?

Савицкий, вспотев, выдавил еще одну улыбку.

– Да ты что, Гурон? Я ж… Нет, конечно.

Гурон легонько хлопнул своей медвежьей ладонью Савицкого в пах, и тот едва не завопил от боли, стиснув зубы, хотя это было всего лишь дружеское проявление юмора. Невероятно, но Гурон улыбнулся.

– Тогда можешь линять, – проявил благородство псих.

Савицкий распахнул дверь, готовый смыться, когда лапа Гурона придержала его за плечо.

– Я Бориса все равно навещу – передай ему. Информации – комар насцал.

Они шли часа полтора, и Ростик решил, что достаточно: пора возвращаться к шоссе, ловить попутку. Подлесок располагался далеко от дороги, они с Линдой двигались почти в километре от нее.

Они давно опустошили бутылку, Линда дважды жаловалась, что хочет пить, а еще курить, и Ростик оставил мысль, что им, быть может, вообще лучше не выходить на дорогу, а переждать в лесу, даже переночевать здесь, благо ночи стояли теплые. Конечно, чем раньше они покинут область, тем лучше.

Ходьба – не езда по забитой машинами автостраде, когда Ростик высматривал пост ДПС, и у них появилось время обдумать свое положение. Страх неизвестности и расплаты за содеянное был силен, но Ростик на какой-то момент даже отогнал его, использовав способ, о котором слышал от своего покойного деда.

Ростик как-то заметил, что любая неприятность по прошествии времени блекнет. Он помнил, как злился, психовал в детстве, когда, делая уроки, что-то не получалось и приходилось переписывать, тогда это казалось таким несчастьем. Низкая оценка по контрольной работе вообще воспринималась катастрофой, концом жизни и бытия. Сейчас все эти детские и подростковые «несчастья» вызывали только улыбку, и Ростик напомнил себе слова деда, что в старости точно такую улыбку вызовут проблемы молодости, какими бы ужасными они сейчас не казались.