Георгий Панкратов - Ночные псы

– А что же страшного? Вы смотрели фильм «Терминатор»? Экранчик схлопнется с четырех сторон, и все превратится в точку. Точка помигает и погаснет, вот и сказочке конец. Научный подход! – рассмеялся врач. – Научный подход говорит, что если где-то убывает, значит, где-нибудь прибудет. Вы убудете здесь и прибудете где-нибудь еще. Как поезд! Скоростной экспресс!

– Другое дело… – прошептал Матвей Иванович взволнованно. Ему как будто на глазах становилось плохо, он часто задышал и начал покрываться потом. – Другое дело, куда я прибуду.

– А вам-то что? Куда-нибудь да прибудете. Я думаю, что там… знаете, как в песне: я уверен, что у них то же самое.

– Я боюсь… – проговорил Матвей Иванович, сглатывая. – Я боюсь, что мы с ней… Там. Никогда… Не увидимся.

Врач наконец начал понимать, что Матвею Ивановичу становится плохо, и засуетился, резко дернул дверцу шкафа, но вытащил оттуда уже не коньяк, а какие-то маленькие бутылочки, и принялся их судорожно перебирать в руках.

– Мне не хватает кислорода… Кислорода… – пробормотал Матвей Иванович. Он резко побледнел и даже не заметил, как следом за ним побледнел и врач.

– Что ж такое… – бормотал врач. – Что же такое? Где она ходит? Я же ничего не понимаю, ни-че-го здесь не понимаю!

Комната начала переворачиваться, изображение застыло, и Матвей Иванович уже не видел перед собой врача, а лишь смотрел бесконечно сменяющиеся слайды: кабинет, стол, застывшая фигура у шкафчика, стул, с которого он только что упал, и приоткрывающаяся дверь кабинета – кто там? Кто же там? Он отчаянно посылал импульс в руку, желая протянуть ее, рвануть скорее дверь, не понимая, что не дотянется, и всеми жилами чувствуя, что нужно лишь сделать одно движение – только одно чертово движение. Но слайд в голове уже замер, и вот картинка разделилась на четыре, а те – еще на четыре каждая, все вокруг множилось и уменьшалось, и, протянув руку, можно было лишь разбить все эти маленькие картинки, раздавить, как пчелиные соты, спрессовать или вдарить по ним кулаком – чтоб разлетелись на тысячи дребезжащих осколков. И осколками засыплет его бедную голову, и потечет кровь из ран, и запрыгают, засверкают они на полу, устремляясь в самые дальние углы – под шкафчик, под стол, под ржавую батарею, под плинтус – туда, где рухнула, издав глухой и тяжелый звук перед тем, как надолго успокоиться, голова Матвея Ивановича.

И маленькие картинки посыпались вниз, ускользая с экрана зрения, оставляя лишь черную простыню: она укутала Матвея Ивановича, укрыла его – от всех невзгод и бедствий, от всех страданий и воспоминаний, от троллейбуса на заснеженной улице и моря из окна вагона, от оцифровки пыльных страниц и отошедшего угла на фотографии, от засохших цветов и собак на улице, от наступающего нового года, от недочитанного Данилова – не альтиста, как… когда-то давно, а признанного писателя – в недавнем «Новом мире», оставленном на кухне, и от вас, уважаемого читателя, и от меня. Стало тихо, как Матвей Иванович и любил – но надолго, не навсегда.

– Ну дышите, дышите… Не хватает ему… – услышал он через какое-то время, и чернота начала расступаться. Матвей Иванович хотел дернуться, подскочить, но понял, что ко рту прижата какая-то трубка, причем прижата настолько крепко, что он даже не может шевельнуть головой. Едва начав хоть что-то понимать, он увидел, что массивную трубку к его лицу изо всех сил прижимает хрупкая маленькая девушка в белом халате. Матвей Иванович замычал, и девушка неторопливо убрала трубку, а потом одарила доброжелательной улыбкой и слегка нагнулась к нему:

– Вот и славно, – почти пропела она. – Вот и мило.

«Какой раздражающе ангельский голосок», – подумал Матвей Иванович, мысленно заменив другую, более грубую характеристику, но сама девушка ему была симпатична, сверх того – его не покидало ощущение, что они уже виделись раньше. Голова раскалывалась на части, но Матвей Иванович сделал усилие над собой и присел. Осмотрелся и обнаружил себя на столе, похожем на операционный, посреди небольшого кабинета.

– Вы кто? – выдавил из себя он, чем вызвал странный заливистый смех девушки.

«О боже, – простонал мысленно Матвей Иванович. – В дурных стихах про таких пишут, в журналах из Кишинева». Девушка была очень приятна собой, невысока ростом, как он отметил, стройна и зеленоглаза, но что за нелепое поведение, что за нарочитая игривость, дурашливость? – наверняка, в каком-нибудь цветастом платье ходит, или хуже того – в горошек. От задорного смеха еще сильнее разболелась голова, но глядя на то, как девушка ведет себя, как пританцовывает возле него, заламывает – будто в театре – руки, закатывает глаза и снова, снова смеется, Матвею Ивановичу захотелось рассмеяться самому. Но он, конечно же, сдержался.