Джереми Йорк - Your Mistake

Больше мы в тот день не занимались. Даже не разговаривали. Курт думал.

Теперь я понимал, что привело в тупик прежнюю комиссию. Мак-Феникс щелкал задания как орешки, играючи находил взаимосвязи между предметами, казалось, несовместимыми, он запросто прошел все тесты на шизофрению, прошел с положительным результатом! Но ежедневно общаясь с ним, я знал, что дело не в болезни. Комиссия не учла двоякости тестов: они выявляли не только шизофрению, но и гениальность, задатки которой я увидел в своем пациенте. В Мак-Фениксе гиб ученый, он задыхался под грузом необузданных страстей, и я хотел ему помочь. Я научил его нескольким способам самоконтроля; он честно, будто школьник на уроке, повторял слово в слово бессмысленные на первый взгляд фразы и прислушивался к себе, к ощущениям. Похоже, он не подозревал, что простой набор звуков может приносить удовольствие, и скоро начал сам, добровольно, повторять незамысловатые мантры.

Гораздо трудней было исподволь, незаметно, на ощупь воздействовать на его сложную психику, направлять энергию, гнев в безобидное русло, внушать некие идеи как его собственные. Видит Бог, я не играл с его сознанием, но постепенно, шаг за шагом приоткрывал недоступные мне, темные слои и наводил в них подобие порядка. Я подводил его к осмыслению тех или иных вопросов, я давал легкий толчок, а дальше мозг Мак-Феникса брался за работу, довершая начатое, доводя до логического совершенства. Я все время наблюдал за ним и ставил плюсы и минусы в виртуальную таблицу сравнения, я выносил на обсуждение наиболее безобидные темы из Перечня, получал вполне ожидаемые результаты, но старался не терять оптимизма. Чем дольше и ближе я общался с лордом, тем неохотнее признавал в нем социопата и возможного убийцу. Тем интенсивнее работал, стремясь оттащить пациента подальше от края.

Это было трудно. Невероятно, мне казалось, я догораю, он словно высасывал мои силы в обмен на собственное спокойствие и покорность, и я прекрасно видел, что он по-прежнему идет к своей таинственной цели, считая меня подпунктом далеких планов.

У Курта было много, слишком много типичных психопатических черт характера, чтобы закрывать на них глаза. Но были и положительные моменты. Та самая целеустремленность, что так пугала меня, играла на его стороне. Он хотел вернуть себе титул и не скрывал этого, но вместо того, чтобы пойти и убить всех обидчиков, сидел рядом со мной и старательно учился самоконтролю, чтобы произвести хорошее впечатление на комиссию. Он искал безопасный путь, а значит, принимал в расчет возможные последствия.

Он умел держать слово; когда он что-то обещал, старался выполнить обязательство, даже если ситуация была неприятна; в этом была его логика аристократа, он всегда отвечал за свои слова. Таким образом, хотя бы один сдерживающий фактор был налицо, и я им открыто пользовался. Он любил порисоваться, похвалиться, был до одури самоуверен, но он никогда не бахвалился впустую и не пускал пыль в глаза.

Это был отнюдь не поверхностный, нет, глубокий, блистательный разум, с потрясающей воображение способностью к анализу, его трудолюбие и фанатичная тяга к самообразованию вызывали у меня уважение и трепетный восторг. А то, что в этом мире не нашлось применения его талантам, искренне огорчало. Получивший тяжелую психологическую травму в детстве, он как бы оказался за бортом этой жизни, отгородился от всего, выстроил мощные стены и вырыл ров с крокодилами; он жил сам с собой, для себя, во имя себя.

Пока не решил, что хочет со мной подружиться.

Вскоре Курту оказалось мало вечеров. Он завел скверную привычку звонить мне из своего невозможного клуба просто потому, что захотелось услышать мой голос. Это угнетало, просто выводило из себя, я был вынужден извиняться перед пациентом и выслушивать, что бы он хотел съесть на ужин. Однажды Курт сообщил, что находится перед новым стильным салоном и раздумывает, не изменить ли прическу. Сгоряча я посоветовал ему побриться наголо и отключил мобильник.

Сидевший напротив Френсис Слайт укорил меня за нетерпимость.

Увы, я вынужден признать, что заработал себе еще одного постоянного клиента. Старина Слайт приходил ко мне ежедневно, занимал часа полтора драгоценного времени, требуя полнейшего отчета о «дорсетском» деле. Я даже завел на него тетрадь, обозначив в истории болезни особую манию: засадить за решетку Курта Габриеля Эдуарда Мак-Феникса.

Они оба распоряжались мной, как собственностью, но если лорд оплачивал мои услуги, инспектор требовал трудов ради идеи. И злился, слыша о врачебной этике.