Лана Земницкая - Пациент #666

– Самаэль… – девушка медленно приблизилась, осторожно опустилась на корточки рядом с ним. Эосфор разлепил веки – слёзы мешали это сделать, склеивая ресницы. Увидев Харрис, он тихо всхлипнул, пряча лицо, закрывая его руками. – Прости, что ворвалась, тебя долго не было, я переживала, и ты не отзывался, – Хлоя прикоснулась к его плечу, начала поглаживать, когда поняла, что он не вырывается.

– Я не могу… – выдохнул Лукас, повторил утренние свои слова, заикаясь, даже не пытаясь скрыться, увернуться от чужих рук. – Боже, я… я не м-могу… – он отчаянно, почти истерично помотал головой, всхлипывая громче, наклоняясь вперёд, так сильно дрожа, что Хлоя поняла – это была не просто истерика. У Эосфора началась паническая атака, ему было сейчас безумно страшно. Тело, и так теперь изуродованное, пугало его своим состоянием. Сердце колотилось, как безумное, дыхание прерывалось, а рыдания рвались наружу сами собой, лишая Лукаса возможности контролировать хотя бы это. Он едва мог заставлять себя приглушать звуки.

– Тш-ш-ш, тш, всё в порядке, – зашептала девушка, опускаясь рядом с ним на пол. – Всё будет хорошо, Самаэль. Я понимаю, как тебе страшно, но поверь, всё будет хорошо. Дыши, – Харрис медленно поглаживала его плечо, будто задавая ритм дыханию. – Дыши… Всё пройдёт, всё кончится, слышишь? – он кивнул, дрожа от боли и страха, смаргивая смесь слёз, пота. Рыдания его всё ещё душили, и Хлое даже показалось, что этот кивок был случайным, что Лукас просто дёрнул головой, силясь сдержать отчаянные крики, всхлипы.

– Я… я не знаю, что…

– Всё нормально, – успокаивающе сказала Харрис, – это абсолютно нормально. У тебя паническая атака, Самаэль, это может случиться с каждым. Тебе очень страшно, но послушай, всё будет хорошо. Это состояние пройдёт, всё кончится, тебе нужно постараться выровнять дыхание, и станет лучше, обещаю, – он быстро взглянул на приоткрытую дверь, глотая слёзы, и Хлоя коснулась его щеки, заставляя смотреть на себя. Настойчивее, чем днём, потому что сейчас ему это было нужно, кто-то должен был быть твёрдым. – Никто ничего не услышал, – серьёзно сказала она, – ты ничего не испортил. И не смей так думать. Просто дыши, – коснулась груди, чуть надавливая, будто заставляя выдохнуть. – Я помогу тебе умыться, мы выйдем отсюда, ты ляжешь в постель, согреешься, я дам тебе горячего молока… – она умолкла, понимая, что Лукаса накрыло новой волной рыданий. Покачав головой, он запрокинул её, прижался затылком к стене, украшенной плиткой, и уставился наверх, задержал дыхание. По щекам опять покатились слёзы.

– Нет… нет, я не смогу больше, я не справлюсь… – его плечи дрожали, Эосфор цеплялся за горло, будто старался сорвать с него невидимый ошейник, перекрывающий доступ к кислороду. Рванул футболку так, что там затрещала, но не порвалась – и снова стало видно его забавное пятно-сердечко. Почему-то оно показалось на этот раз смутно знакомым – Харрис отогнала эти мысли. Важнее было то, что настоящее его сердце было сейчас переполнено болью: – Боже, пожалуйста… пожалуйста… – из груди вырвался тихий стон, вой, жалобный, как у раненного зверя, и голос сорвался на шёпот: – пожалуйста, помоги… забери меня… забери, прошу… – речь становилась прерывистой, но быстрой, беспорядочной. Лукас удивительно отчётливо понимал, что именно говорит, и осознавал, что Хлоя это слышит, но в эту секунду ему было всё равно. – Лучше бы я умер в больнице, – воздуха не хватало, и с губ сорвался только хриплый болезненный шёпот. – Я так хочу умереть, просто хочу… – Эосфор до боли зажмурился, кусая губы, изо всех сил стараясь справиться с собой, взять себя в руки, сделать новый вдох, который был ему жизненно необходим – для того, чтобы не подвести Харрис. И замолчать, наконец – он ненавидел себя за слабость, ему было стыдно, что он оказался настолько беспомощен, что не вынес и суток в этом доме.

Но паникующий разум, истерзанная душа умоляли – навсегда отказаться от воздуха, выдохнуть и больше никогда не вдыхать снова, не слушать никого, лечь и сдаться, и плевать, что будет дальше!..

– Нет, – покачала головой Хлоя, крепко сжимая его руку, заставляя почувствовать тело, напоминая, что оно у него всё ещё есть, что оно живое. – Самаэль, нет. Ты не заслуживаешь смерти. И ты не хочешь этого. Поверь, я знаю, чего ты действительно хочешь, – ласковые и терпеливые прикосновения теперь были на щеках, волосах, бережно утирали слёзы с его красных глаз, расправляли плечи, заставляя делать глубокие вдохи. – Ты не хочешь умирать. Никто в этом мире не хочет умереть, – он сам не заметил, как разлепил вновь плотно сомкнутые веки, как посмотрел на девушку, чей образ чуть рябил из-за оставшихся непролитых солёных капель. – Все хотят начать жить, Самаэль. Избавиться от боли или страхов. Ни один человек, даже измученный болезнями и несчастьями, не хочет умирать. Он хочет излечиться, освободиться, получить то, о чём мечтает, чего ему не хватает – людей, время, свободу, деньги, неважно, – шёпот был таким тихим, что ему приходилось невольно прислушиваться, и для того – глубоко вдыхать, задерживать воздух внутри, так же тихо и медленно выдыхать. Харрис всё же добилась, чего хотела – заставила его дышать.