Данила Решетников - Я – прИступник

В карманах, понятное дело, запрещенных веществ оказалось нескольким больше. Сердце бьется, точно о рельс кувалда, мне становится так же страшно, как когда-то при виде деда, с дымящейся у меня в руке сигаретой. Тело прижато к двери домофонной. Настя стоит в сторонке. Мне говорят: «Не рыпайся». Да я и не собирался. Спрашиваю: «Сколько мне светит?» Один отвечает: «Лет пять, если все будет хорошо».

Если все будет хорошо. Но произошло все иначе. Пошло по другому сценарию.

Меня потащили в подъезд. Там, на лестничной клетке, обыск велся уже под запись. Настя была внизу. Смотрела на все это растерянными глазами. В этот миг, я так напугался, что и ее захотят примотать к этой большой неизвестной ракете, но все обошлось.

– Отпустите ее, – слезно прошу я у мужиков. – Она не причем.

Двое глянули в сторону Насти. Потом один повернулся:

– Пусть идет, – произнес он тихо. – Можете попрощаться. Увидеться у вас явно теперь не скоро получится.

Эта фраза поставила меня в ступор. Я обмяк. Лицо ватное, ноги ватные, все вокруг начало расплываться. Настя поднимается по ступенькам, целует меня, вид такой, что вот-вот разрыдается. Шепчу ей: «Я позвоню». Она кивает, прикрывая ладонью губы, быстро сбегает по лестнице и уходит.

Напомню вам, что на улице идет снег. Ноябрь. Деда моего дома не было (несколькими часами ранее он уехал в городской аэропорт, чтобы проводить в теплые тайские закоулки моих крестных родителей и маленькую двоюродную сестренку).

Однако приехал дед весьма «вовремя». Стоим мы с мужиками на лестнице, все в процессе. Понятые (знакомые мои давние) оценивающе пробегают по мне глазами, качают разочарованно головами, и тут подъезд открывается. Заходит мой дед. Мы встречаемся ошалелыми взорами, он садится в лифт, уезжает, после чего один из мужиков (с запоздалой реакцией) ринулся вверх по лестнице по указу другого: «Давай за ним».

Стыдно, совестно, страшно, дерьмово, стремно. Не хватит ни времени, ни места в строке моей книги, чтобы до конца описать все чувства, которые я испытал в тот миг. В след за, кинувшимся в погоню за моим прародителем, мужиком мы довольно быстро поднялись всей этой компанией на верхнюю ступень советской панельной девятиэтажки. Деда моего заякорили у входной двери, в квартиру одного не пустили (а то вдруг в унитаз все смыл бы). Но он и не знал. Нет, конечно, подозрения были, что я ввязался во что-то не очень хорошее, однако без доли конкретики.

Состояние мое психологическое с каждой минутой ухудшалось в неудержимой прогрессии.

Зашли в квартиру. Тайник показал я без колебаний. Сижу. Смотрю, как изымают из компьютера жесткие диски, проводят по предметам, за которые можно взяться руками, какой-то кисточкой с розовым напылением, снимают мои отпечатки. Мне плохо. Ужасно плохо. Я сижу и просто мечтаю о том, что все прояснится. Что мужики возьмут взятку у деда, который с ними сейчас в гостиной беседует, что меня отпустят и я отделаюсь легким испугом и пиздюлями. Пять лет. От одной только мысли об этом сроке начинает дико тошнить.

– Тебе плохо? – спрашивает тот, который меня крутил. – Ты чересчур бледный.

– Нормально, – отвечаю я. – Могло быть и хуже.

– Могло быть.

Он сделал такое лицо, будто искренне со мной соглашался. От этого мне почему-то стало спокойней. Раз этот мужик утверждает, что могло быть и хуже, значит, наверняка, есть шанс на удачный выход из положения. Ну или, как минимум, не на самый хреновый.

Ладно. Едем дальше. В комнате моей обыск прекращается потихоньку. Мы плавно перетекаем в гостиную. Туда заходит миловидная белокурая девушка с дипломатом, начинает записывать показания. Понятых, мужиков, потом спрашивает что-то у деда, потом у меня. В общем, на данных действиях все и закончилось. Меня из квартиры выводят, просят снять украшения. Я кладу цепочку на пианино, что стояло у нас в коридоре, и выхожу. Дед стоит в дверях, смотрит пристально в мою сторону. Но мне стыдно поднять глаза и к нему повернуться. Я чувствую, что на этой грешной земле я подвел его больше всех остальных. А потому остается только стоять у лифта и бестолково смотреть себе под ноги. В гневе на себя самого. И на участь свою безбрежную.

Лифт уезжает со мной и с тремя мужиками. Секунд через тридцать прибывает в пункт назначения. Открывается. Мы выходим. Пищит домофонный динамик, железная дверь открывается, и я замерзаю на месте. Бездумно смотрю на ночное небо, хлопья снега опускаются на лицо. Я не верю, что для меня все может закончиться так плачевно. От внутренней боли и безысходности сжимаются кулаки.