Богдан Меджитов - Мертвожар

Ощетинившийся юноша вжался в кресло, пойманный с поличным и не желая оправдывать свои «геймерские извращенства». Его лишь одно волнует, что видно по лицу.

– Все верно, – проницательность служаки остра как дамасская сталь. – Ты хорошо постарался над взломом и перепрошивкой, но искоренить систему родительского контроля до конца не смог. Вот если бы не выкидывал учебники мне назло, может и прок бы от тебя вышел.

– Ну что же ты молчишь? Хоть бы напрягся и слезу пустил, лентяй.

Артур сжал руки в кулаки чуть ли не до крови, продолжая взглядом испепелять старого зануду; тот преспокойно достал пачку сигарет и закурил одну, уже не смотря на сынишку, обуреваемого желанием убить все живое.

– Эти твои пробежки – развлечение, которое распробовать жизнь тебе не даст. Это не устраивает ни меня, ни тебя. Признай, я прав.

– И что ты предлагаешь?

– Тут уж сам решай. Но оставаться здесь, в этих седых стенах, я тебе не дам больше. Мы не можем позволить себе разориться на покупке новых зеркал, да и… – вновь напряг лоб, а сигарету все ж докурил. – Ну, ты понял.

– Не понял.

Мужчина с пепельными висками и свинцом во взгляде не стал с места срываться и стучать кулаком по столу, но весьма холодящим голосом пристудил пыл бунтовщический:

– Если хочешь побороться – ради Бога, я всегда за. Только еще на первом ударе ты ляжешь, как сучонок, а я и не подумаю о пощаде. Сразу же поймешь, почему интервентские сволочи от меня в ужасе бежали, а мертвецы обратно под землю зарывались, лишь почуяв запах моего пота за версту.

Как и ожидалось, гонор наглеца поубавился.

– То-то же.

Отцовско-сынский чат не было смысла продолжать, это понимал и он, и Артур. Последний встал и поплелся в свою комнату, чтобы вытащить старый дедовский чемодан из-под дивана и сложить в него самое дорогое и необходимое, что может поместиться и есть под рукой. Он не стал ложиться и пытаться выдавить из себя слезы, корчась заместо адекватного проявления чувств – пошел сразу на выход почти в домашней одежде, лишь накинув на плечи ветровку и захватив из ванной зубную щетку.

– Постой, Мальбрук.

Его старик, плечом облокотившийся о кухонный дверной стояк и скрестив руки на груди, побарабанил пальцами по левому предплечью да перестал.

– Можешь приходить гостить. Можешь совета спросить, вещи оставлять или забирать… Но ты теперь сам по себе, приятель. Мы за тебя ответственности не несем; снова впросак попадешь – пеняй на себя.

Юноша прекрасно его слышал, перейдя Рубикон ровно в полночь. Тернистая дорога ожидала впереди, и он уже почему-то знал, что оказаться убитым – слишком простой и недостойный способ распоряжения вторым шансом. Никто ему в спину не смотрел, и сам тоже не оборачивался.

В этот раз Артур решил играть не по правилам.

Оказавшись снова в Музее, он просто сел у входа без двери и не стал идти навстречу тумакам. Сложив ножки по-турецки и подставив кулак под скучающую голову, юноша стал думать о том, как бы по-хитрому обыграть идеальную тюрьму. Вполне вероятно, что алмазная стена не имеет конца, и все это бессмысленно… Но ведь не бывает неразрешимых задач, верно?

Так, во всяком случае, верил пленник. И думал он долго, оставшись наедине с самим собой и своими мыслями, пока белизна становилась мрачнее и мрачнее, словно кто-то постепенно выкручивал настройки яркости изображения реальности до нуля.

Либо же сам Музей покинул его, оставив наконец в Пустоте. Здесь ничего нет. Наказание за бездействие оказалось страшным, и парень это понял, когда не смог отличить темноту опущенных век от того, что теперь его окружает.

С каждой минутой, проведенной в Ничего, становилось хуже. Он пытался убежать, но определить расстояние было невозможно, и надежные ноги беспомощно болтались. Он пытался плыть, но это был сущий абсурд – барахтался только. Воздух, как казалось, стал заканчиваться, но его и не было изначально. Перед глазами замельтешили худшие страхи из возможных: огни впавших глаз, облезлая до костей кожа, гнилые клыки с нанизанными на них обрывками плоти…

В панике он схватился за горло, неистово крича, но ничего не слыша. И то ли он душил себя, то ли не давал воздуху выйти изо рта – ничего не было понятно в его действиях, диктуемых первобытным страхом. Он продолжал барахтаться в Пустоте, слыша явственно, как внутри кровь течет и сердце суматошно бьется. Звуки эти становились все громче и громче, затмевая собственные мысли и страхи.